И тут же, среди цветов, — лед нетающий! Странная страна, скажу я вам…
Место встречи всех трех кораблей своей экспедиции Дрейк назначил еще в проливе: бухта Вальпараисо, под тридцать третьим градусом южной широты. Путешествуя туда пальцем по карте, он однажды спросил у португальца-кормчего:
— Да, кстати, дом Нуньеш! («Дом» — это по-португальски то же самое, что по-испански «дон». По-немецки будет «фон». Дрейк показывал подчеркнутое уважение к кормчему, к его годам и познаниям, всегда четко произнося «доМ». Ребята чаще путали.) Вы не можете сказать, почему чилийский порт именуется «Райская долина», — а повсюду немирные индейцы, и конкистадор Диего Альмагро, командовавший первым походом испанцев в эти края, пишет, что «страна пустынна и уныла»? Я не из праздного любопытства интересуюсь. Мне надо знать, могу ли я рассчитывать пополнить там свои припасы, или же нет?
— Можете. Это роскошная страна, побогаче Андалусии по своим возможностям. Климат, растительность — точно не в Новом свете находишься, а на Средиземном море! Но вы меня поразили, мистер Дрейк. Ведь доклад Альмагро никогда не был напечатан, и его единственный экземпляр лежит в… А вы ведь цитируете дословно. Верно?
— Верно, верно, дом Нуньеш, — рассмеялся Дрейк.
— Из чего я заключаю, что вам случалось бывать в Андалусии, в Севилье, во всяком случае?
— Бывал, бывал. Тэдди, помнишь Севилью?
— Еще бы!
Столица Индий и Андалусии была не из тех городов, что позволяют себя забыть! Минарет Хиральда — ныне соборная кампанилла (звонница по-русски), облицованная плиткой трех цветов (горчичного, морской волны и небесного), крытый рынок… И женщины… Ах, Севилья! Как забыть эти огненные взгляды, бросаемые украдкой, мимоходом, из-под платка или мантильи, зовущие и одновременно пугливые… И зажигательную музыку, и танцы смуглянок… И можно ли безжалостно напоминать о таком мужику молодому, здоровому и год уже, почитай, как живой бабы не видевшему (не считая дикарок с палочками под носом)!?
— И вам удалось найти подход к хранителям архива Совета по делам Индий?
— Удалось, — кратко сказал Дрейк. Он явно с нетерпением ожидал главного — хотел поразить да Силву чем-то, небось? И ведь поразил. Кормчий почтительно, скрывая маловерие, спросил:
— А позволительно ли будет узнать, в чем заключался ваш подход к этим людям, славным неподкупной суровостью к посетителям?
— Позволительно, дом Нуньеш. Весь мой подход заключался в «розеноблях».
— ?..
— Есть в Англии такие очаровательные монеты, с кораблем, на носу у которого изображена роза. Отец нынешней государыни их чеканил. Немного их. Кругляши оч-чень соблазнительные.
— Гм. Вам, однако, повезло, мистер Дрейк. Кругляши, уж во всяком случае, не серебряные?
— Избави Боже! Червонное золото, полновесные…
— Ну, тогда еще возможно…
— Да, дом Нуньеш. Серебром архивариусов не проймешь, я это уже со второй попытки понял. А «розенобли»… Понимаете, дело даже не в цене. Они красивые. Соблазнительные. Как… Как севильянки. Да, Тэдди?
— Севильянки лучше, — хмуро отозвался погрузившийся в сладкие воспоминания Федор.
— Дело вкуса. Я имел дело с почтенными, рогатыми сеньорами — так они неизменно предпочитали золото!
Посмеялись. Затем дом Нуньеш продолжил:
— Но я отвлекся, простите. Альмагро потому поносил Среднее Чили в своем сообщении, что сам лично не бывал южнее Кокимбо, — а это полупустыня, это на добрых два градуса севернее благодатных мест… Он послал туда подчиненного, некоего Гомеса Альварадо. Тот дошел до тридцать шестого градуса, был наголову разбит арауканами и едва вернулся в Альмагро. Вот и прикиньте: золота нет вообще, воинственные индейцы — еще и был как раз дождливый сезон…
— Пон-нят-тно. А как точнее все-таки: арауканцы или же арауканы?
— Вот этого не скажу. По-моему, и то, и другое — названия, придуманные испанцами. Сами индейцы называют себя иначе как-то… Дьявол, только что помнил — и вот… Старость, старость… Как же их? Мапуту? Мабучи? Нет, что-то похожее, но все же не совсем так. Великие воины, скажу я вам!
25 ноября «Золотая лань» бросила якорь у острова Чилоэ, на тридцать девятом градусе широты. День был чудесный: ясно, сухо, тепло, ветер ровный… Солнце уже собралось тонуть в океане, когда Дрейк собрался высадиться на берег. Его кузен Джон рисовал остров, покрытый лесом, две вершины — одну, видимую отчетливо, вторую в синей дымке — и всю зазубренную цепь гор, тянущихся вдоль западного побережья острова… Как оказалось, остров заселен индейцами, уже изведавшими всю прелесть господства белых. Они бежали на остров с материка от притеснений, жестокости и высокомерия подданных Его Католического Величества. Они встретили англичан настороженно, но когда те заверили, что являются заклятыми врагами испанцев, оттаяли.
Арауканцы были крупными людьми с темными, морщинистыми смолоду, скорбными лицами. Резкие черты лица подтверждали то, что о них говорил дом Нуньеш: «Великие воины!» Они принесли в подарок здешние фрукты: яблоки, груши и сливы. Англичане пришли в восторг: тропические фрукты, конечно же, великолепны и экзотичны, но… Но только экзотика проходит бесследно, когда посидишь на этих фруктах месяц, и два, и три… А тогда понимаешь, что они приторны, и приедаются быстро, и освежают не так хорошо, как обычнейшие яблоки. И начинаешь скучать по скромненьким фруктам твоей родины — понимаете, не по самым роскошным, ароматным, тающим во рту и брызгающим соком как надкусишь, а по кисленьким жестковатым мелким яблочкам из отцовского, а еще того лучше — соседова, садика…
Кок Питчер — вот кто тем фруктам меньше всех обрадовался! Фрукты — это баловство, а не еда. Сейчас наедятся вроде бы до отвала — а через час снова завоют, что жрать хотят. Разве фруктами эту ораву мастеров тянуть канаты насытишь? Но когда туземцы пригнали двух крупных, жирных баранов — оживился и он. Два барана в умелых руках — это два дня сытного, полезного ослабленным людям, довольно притом вкусного, питания для всех! У Питчера все в ход пойдет: поджаренные кишки, особенно ежели чесночком сдобрить, да сала не поскупиться напихать, почти за колбаску сойдут. Ливер весь слопают, а если барашек молодой, кожу тоже можно разварить да накрошить… Жестковата, ясное дело, — но воловья не в пример хуже!
Дрейк отдарился обычной мелочью, припасенной специально для таких случаев в бессчетном количестве: зеркальца, ножички перочинные, бубенчики… И сказал, что единственная его цель на этом острове — запастись пресной водой и какой-нибудь едой, какую здесь проще достать. Маис, к примеру, сгодился бы вполне. Индейцы обещали назавтра принести и маис, и другие припасы — и показать родник с лучшей на острове водой — такой, якобы, какая месяц в бурдюке не испортится!
Отлично! Наутро Дрейк с дюжиною матросов отправился за водой в шлюпке. Из оружия взяли с собою только мечи да щиты: мечи потому, что рубить в хозяйстве все, что угодно, приходится, — а меч не нож, не так-то просто его сломать. Ну, а щиты так, на всякий случай. Да и то б их специально брать не стали. Они же лежали в шлюпке — должно быть, более трех месяцев.
Шлюпка причалила, двое матросов подхватили бочонки для воды и отошли от берега, вертя головами: они собирались идти вслед за индейцами — но где же эти индейцы-то? И тут индейцы, прятавшиеся за деревьями, выскочили, скрутили матросов и увели куда-то. Их товарищи в шлюпке ничем не могли помочь несчастным: ни луков, ни мушкетов, никакого оружия дальнего боя не было! Ближний же бой сразу стал немыслим: отовсюду высыпали сотни — да-да, не десятки, а сотни, точно у них тут рядом большой город, — арауканов с луками и стрелами, и начали осыпать англичан этими стрелами! Дрейка ранило в щеку — неопасно, но мешало выкрикивать команды. К тому же кровь заливала лицо… Одиннадцать оставшихся в шлюпке англичан были ранены все — а у канонира Грета Хоувера из тела торчало более двадцати стрел!