Который раз я слушаю сказание об удивительной земле, где солнца много, песца много, рыбы много, люди друг другу братья. Состарился человек — брызнули в лицо водой из заветного родника, и он снова стал молодым. Как только не называют ее, эту землю, до которой еще добраться надо. Петра, старший брат, олешек потерял, и след его нарт метелью замело. Младший Иван в тайгу пошел. Там, говорили, прямой путь к Счастливой земле лежит. Там и следы Петры надо искать.
— Нашел Петра эту землю?
— Молва ничего не знает. Эту землю не надо искать было… Младший брат тоже до старости бродил по тундрам, лесам, Урал перевалил… Напрасно, пыжик.
Он меня «пыжиком» зовет, маленьким олененком, значит, а я уже давно большой. Заведующим станцией работаю. Прокопий, тот упрямо «директором» называет.
— Когда хорошие капканы будут, гражданин директор? — спрашивает он. — Мое изобретение узаконил?
Я уже для него «гражданином» стал.
Прокопий, к удивлению всех, придумал хитроумную ловушку для ловли песца живьем. Яма. Над ней сруб. В срубе два оконца, а в них дощечки. Полезет песец к приваде — и в яму. Это для станции выгодное дело. Самолеты отныне и зимой, и летом начнут летать: живых песцов по зверофермам развозить. А для Ванюты я все «пыжик». Вот он сидит передо мной, накинув на плечи пиджак, думает о чем-то. Как бы невзначай старик тихо произносит:
— Худо раньше жили, шибко худо — и ненцы, и коми, и рочи[3]. — Это уже из сказа.
— А дальше что, Филиппович?
— Дальше жизнь снова началась, из берегов вышла, как речка во время прилива.
— Вы с Иваном давно знакомы? — я посмотрел на Лаптандэра.
— Партизанили вместе. Оленей у кулаков отбирали. В Первом Совете за одним столом сидели. Хороший партизан был, а дальше криво по жизни пошел, кланяться всем стал. Прямо жить надо, пыжик!
Поет старик. «Пусть все знают: жил одинокий ненец. Семью у него белобандиты извели. Подобрал он в деревне русскую девочку-сиротку, родители которой от тифа померли, вырастил ее. Просит она сейчас приехать в город. Ехать или нет? Кто подскажет. Жизнь вспоминать надо. Долго думать надо».
— А тебе тоже письмо есть!
— Мне? Что ж молчал?
— Не стоишь ты его. Не хотел отдавать. К Олюшке она все ходит, про тебя спрашивает, где да что, как будто я за тебя ответчик. Все Черныш да Черныш. Зачем девку мучаешь, Володимир?
— Кого, Филиппович? — но что-то уже встревожило меня и обрадовало. «Помнит, значит».
«Что ж ты не пишешь, Черныш? А ведь я скоро стану настоящим доктором. Часто вспоминаю Зеленый мыс. Снова туда собираюсь» — это из письма.
Я тоже помню, Нина. Много помню. Помню, как ты попросила однажды взять с собой на охоту. Натянула болотные сапоги, фуфайку надела, шапку-ушанку напялила. Все старое, серое, одни глаза синеют, а в них смешинки… Откуда взялись они?
«Ты, наверно, знаменитым охотником стал? Зазнался. А как с полетом на полюс? А как твоя книга? Ты же обещал писать все-все…»
Что ответить? Я обещал, но нечего писать. Никем я пока не стал. В бухгалтерские дела зарылся. Даже покрикивать начал. Ванюта уже отругал за это. У меня, наверно, главной линии, как у Лаптандэра, нет. Ничего из меня не выйдет. А ты умница. Скоро доктором станешь. Что я тебе?
«На каникулы домой поеду. Ты помнишь адрес мамы? Приезжай. Я буду ждать, Володя. Жду, Черныш…» А дальше приписка: «Слышала от знакомых: Яша в Архангельске грузчиком работает в порту. Лишили его прав радиста. За отчима. Посадили за что-то отчима Яши».
Ждешь, доктор? Если бы… Да не пара мы с тобой.
«Ванюта хвалит нового директора. Растешь, значит? Я так рада. А помнишь, как в последний раз над морем бродили?»
И это помню. Ты что-то сказала тогда. О чем же мы говорили?
О чем? И сейчас, спустя много лет, вспоминаю: мы просто стояли на скале, глядели то на море, то друг на друга. Давно исполнились мои тогдашние мечты купить кожаную куртку, добыть с десяток песцов, ружье заиметь — обязательно двухствольное, с хромированными стволами, хромовые сапоги с голенищами гармошкой. Даже баян держал, но не для меня он: медведь, знать, на ухо наступил.
«Приезжай, жду».
— Баска девка, — говорит Ванюта. — С ума свел…
Ванюта еще что-то добавил, налил в стаканы чаю и повел неторопливую беседу с Лаптандэром.
— Олешки-то как? — спрашивал он.
— Пропало немного. Пыжики замерзли.
Они что-то подсчитывают, советуются, про какие-то сопки разговаривают, про озера, вокруг которых отменные пастбища. И когда Лаптандэр, покачиваясь, встает, собираясь ехать в чум, Ванюта обнимает его, долго стоит на крыльце.