— Уговорил! — смеется он, когда упряжка Лаптандэра скрывается в тундре. — Вместе жениться будем.
И еще осталась в памяти одна ночь. Темная. Осенняя. У входа в губу качался на волнах бот «Ударник», на котором нам завезли два сборных дома, продукты, боеприпасы. Вторым рейсом приедет человек десять охотников. Но мне уже с ними не жить: покидаю Зеленый мыс. В последний раз потянуло сегодня в тундру. Целый день пробродил над морем.
С трудом передвигая от усталости ноги, я не шел, а плелся берегом. Сгущалась темнота. Море билось о скалы, обдавая меня крупными холодными брызгами, прижимая к отвесным скалам, спешило завладеть каменистой полоской сухого берега шириной с человеческий шаг. Я, как попавший в западню зверь, беспокойно оглядывался по сторонам.
Скорей бы добраться до речки, там скалы пологие. В это время впереди блеснул огонек. Я рванулся к нему, проскочил опасное место, поднялся наверх. Речка вышла из берегов и, вопреки здравому смыслу, несла свои воды к истокам.
Попал в переплет. Ни спичек, ни табака, ни хлеба, а ждать придется до утра. И понесла же тебя нелегкая норовых песцов подсчитывать, гусей стрелять. Зачем? Если бы на зиму оставался.
И вдруг слева я увидел пламя большого костра, возле которого виднелась одинокая сгорбленная фигура.
— Филиппович? Тоже застрял?
— Речка сердится. Море сердится, — пробурчал Ванюта. — Чай пить надо.
Сняв с плеча ружье, я почувствовал облегчение, словно два пуда сбросил. От промокшей насквозь куртки валил пар. Руки сами тянулись к огню.
Ванюта не спеша заварил чай, достал из мешка алюминиевые кружки, хлеб, консервы, фляжку.
— Согреться тебе надо. Сними куртку-то да просуши хорошенько. Эх ты, пыжик. Так и пропасть недолго. Котелок-то у тебя варит? Где гусей взял?
— У соседней речки. Валом прут.
Я прилег у костра и быстро уснул. Ванюта подложил под мою голову вещевой мешок, укрыл меня своей курткой из шкуры неблюя[4].
Старик сидит у костра, время от времени подкидывая в огонь сучья плавника. Сидит без шапки. Ветер треплет его редкие волосы. Он в простом дорожном костюме из недорогого сукна, теплом свитере и сапогах из нерпичьей кожи. Слушают, как у соседней сопки лают молодые песцы. У входа в губу мерцают огни «Ударника», который уже утром уйдет в город. Прилив кончился.
Ветер слабеет. Море уже не стонет, а монотонно шумит. Пал заморозок. Я сплю и не знаю, что старик ради меня пошел в тундру. Если бы он чуток запоздал, не успел бы я выйти к речке. Куда делся бы под обрывом? Не для этого ли случая он и веревку прихватил? Об этом я вспоминаю и задумываюсь и через несколько лет.
— Вставай! Пора! — словно издалека донесся до меня голос Ванюты.
— Я уже проснулся, Филиппович. Тронем?
Низко над берегом тянули к югу громадные косяки гусей.
— Зима скоро! — старик показал мне рукой на тонкий ледок, плавающий на озерах.
Мы поднялись на вершину ближайшей сопки, где ночью лаяли молодые песцы.
— Ты так и не досказал тогда, Филиппович.
— Что?
— Сказа?
— А, — улыбнулся он. — Тому сказу конца нет. Гляди…
Показалось мне тогда, что горизонт расширился, что вижу перед собой не просто тундру, а сказочную землю, о которой он говорил мне не раз и дома, и у костров, о которой мечтали люди. И только ли на Севере? Во всех краях о Счастливой земле легенды в народе живут. По-разному ее люди называют. Показалось мне тогда, что не хочется птицам покидать наш север, и, гонимые холодом, они с грустью кричат:
— До скорой встречи!
Ванюта шел молча.
— Сколько же тебе лет, Филиппович? — спросил я.
— Втрое больше твоего, пыжик.
— Шестьдесят?
— Еще не исполнилось.
— Правда? А я думал, больше.
— Думаешь, врет старик? Я полжизни своей паспорта не имел. Кто скажет, когда родился. Счастливому человеку годы считать не хочется.
Но в голосе охотника слышалась грусть человека, который знает, что лучшее время его жизни пролетело, как скрылись из глаз гусиные косяки.
— Значит, собираешься?
— Еду!
— Я тоже. Замену прошу. Домой хочется.
— Дело молодое. Смотри, как лучше. Тебе жить.
— Домой потянуло, на каменистые россыпи красавицы Пижмы, в Сопочный бор, где по утрам токуют глухари, в небольшой домик окнами на реку, с раскидистой черемухой в палисаднике, кустами малины и шиповника, в золотистый разбег сосновых лесов. Все чаще слышу во сне голос матери. К себе зовет она.
Еще один рейс «Ударника» — и море покроется льдом. В техникум уже не попаду, но в вечернюю, что открылась в райцентре, успею. Лишь бы замену прислали…