— Хоть сегодня.
— Не любишь ты школы…
— Люблю, но не тут мое место. Плохой из меня инструктор. Из батальона все равно на «коробку» вырвусь.
— Завтра доложу начальнику штаба. Думаю, что не откажет. Заменить есть кем. Я бы на твоем месте тоже рвался.
На следующий день я перешел в другой кубрик и, словно подменили меня, походку бывалого служаки откуда-то перенял, бескозырку на затылок сдвинул.
А надо было всего лишь перейти из одной казармы в другую.
— Младший сержант Жиганов прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего продолжения службы! — отрапортовал я своему новому командиру и не узнал своего голоса.
— Вольно. Садитесь. Сегодня отдыхайте, а завтра примите отделение. Вы назначаетесь начальником радиостанции. Это на случай боевой тревоги. А постоянно — командиром смены в радиобюро. На каких станциях работали?
Я назвал комбату станцию.
— Знал такую…
Назвал еще одну.
— Давно устарела. Ее лишь сверхсрочники — довоенные радисты помнят. Вообще была неплохая станция.
— Два года на ней проработал, не обижался. Просто устроена. Мощность большая.
— А еще?
— На РАФе.
— Это уже ближе. Значит, и новую технику освоите быстро. Мы получили недавно «Дельфинов». Еще не опробовали на учениях. Вот и займитесь на первых порах.
— Есть!
— Можете идти!
На следующий день я принял отделение. Тяжелая штука. До этого за себя одного отвечал, а тут за всех гавриков придется, и все с разным характером. Один Хлипитько чего стоит. В школе я не сразу разглядел друга в этом простоватом с виду, но хитром, себе на уме парне. Ему бы только подковыривать. Купил я как-то часы. В то время их еще носили мало, дороговаты они были. На барахолке приобрел. Несколько дней хорошо ходили, а потом гляжу — хандрят, то на четверть часа вперед убегут, то на полчаса отстанут. Однажды ночью дневальный крикнул снизу:
— Сержант, на выход!
Бегу сломя голову вниз по лестнице, как по трапу, хватаю телефонную трубку.
— Товарищ сержант, — несется из трубки. — У нас часы врут, а Москва проверки не дает. Сколько на ваших?
— Сейчас скажу, — а мои-то, дорогие, стоят. Смотрю на настенные — час ночи.
Так и у нас час ночи, — говорит в трубку Хлипитько. — Привет, морж. Это я тебе проверку сделал.
Только тут замечаю, что штырек для заводки пружины вынут.
— Я заводку потерял.
— Да ну?! Как же без нее? — посмеивается Рем. — Э, начальство идет. Хватит, поговорили.
Оказывается, он и стрелки перевел, и штырек вынул, когда я спал перед дежурством. Только для того, чтобы позабавиться. С этим нескладно скроенным парнем, с мужицким лицом и не по росту длинными руками, мне в то время еще предстояло подружиться покрепче, а когда придет время прощания, я, как в песне поется, смахну слезу ладонью, Рем скажет: «Ох, и надоел ты мне, уезжал бы поскорее».
В первое время мои отношения с подчиненными не клеились. Может быть, сказывалось то, что ребята уже успели послужить в батальоне больше, чем я, и вдруг их поставили под начальство новичка, который и командовать-то не умеет. А подавать команду, скажу прямо, я так и не научился. Мешала этому излишняя застенчивость.
Рем понял и при вахте держался со мной подчеркнуто официально, упирая на то, что я его радистом сделал. Как же я был благодарен ему за это!
После завтрака мы разошлись, кто по вахтам, кто на занятия. Несколько человек принялось гладить брюки, стирать воротнички, чистить ботинки, собираясь в город. Все в части знали: Иван Скоробогатов женится.
Линда жила по соседству с частью в маленьком, покрытом черепицей домике, утонувшем в яблоневом саду. Домик этот вырос на пепелище: родители Линды в сорок первом вместе с матросами ушли от немцев в Ленинград, а когда вернулись, моряки помогли им снова начать жизнь. Осенью на нашем столе появлялись фрукты. Их приносила в корзинке тонкая, как рябинка, девчушка, красота которой не бросалась нам в глаза. А Иван разглядел, и долго его баян тайно от нас пел под окнами Линды. А мы и не знали, что соседка тоже подметила этого разудалого молодца, который перед ней становился ниже травы, тише воды.
Весь вечер мы, друзья Ивана, пели песни, плясали, танцевали с девушками, которые говорили нам на незнакомом языке ласковые слова.
Мать Линды налила в глиняные кружки холодного пива. Майору Самохину, который оказался за столом рядом со мной, поднесла отдельно.
— Уфф! Упарился! — сказал он, утирая пот с лица.
— А вы пляшете еще, как молодой.
Майор глотнул разок-другой домашнего пива, и кружка застыла в его руке:
— Куда нам, Кристофоровна. А пиво отменное.