Майор не успел допить кружку, как его позвали: связной сообщил, что вызывают в штаб флота.
Самохин застегнул китель, послушал с минуту, как поет молодежь, поздравил еще раз новобрачных и распрощался со всеми. Как там ни говори, а после ухода старшего командира стало шумнее.
— Обрадовались? Вольготней без офицеров-то, — смеялась над нами Кристофоровна. — Глядите, чтоб завтра… Не посрамите старую. Доченьку единственную за вашего брата матроса отдаю.
Я подсел к хозяйке. Хотелось спросить, откуда она близко знакома с нашим начальником штаба. Расспрашивать не пришлось.
— Это он для вас начальник. Для меня — Женя. Жил в нашем домике, когда пришел в часть после училища. Бойкий был, на ногу легкий. А старшина Тихонов его в войну грудью прикрыл. Сам чудом жив остался, а командира спас. К Герою представляли Тихонова, да затерялось это представление где-то. До них ли было в то время? Немец-то круто наступал. Наш старшина еще до войны у нас в садике пулю в грудь получил из-за угла… Был тут один такой. После войны встретились они на улице, и снова сумел ускользнуть, а недавно на взморье из автомата уложили бандита. Вызывали меня на заставу имени Грачева — опознала. Сосед, говорю, наш. Он! С первых дней войны исчез и дома не показывался. Разные люди по земле ходят: одни яблони садят, другим бы только порушить все, дымом заволочь… Да что это я заговорилась-то… Стаканы-то у вас пустые…
«Горько! Горько!» А Иван-то, оказалось, на людях и целоваться не умеет, смущается, Линда храбрее его держится.
Наутро мы все были в полной форме, и командир разрешил нам с Хлипитько навестить молодых, дал увольнение до часу ночи. Пробыли мы у соседей недолго — к морю ушли, присели на гладко отшлифованный прибоем валун.
Солнце близилось к закату. Легкий ветерок скользил по заливу. Крачки с веселым гамом кружились над отмелями. На выступавших из воды валунах, как изваяния, маячили рыболовы, ожидая клева. Черепичные крыши пригородка словно охватило пожаром.
Впервые мы с Ремом разговорились о том, кто как жил раньше, как планирует жизнь после службы.
— Приезжай к нам, — говорил он, — сады кругом. Весной от яблоневого цвета белым-бело. Хату поставишь, сад разведешь. А девчата у нас гарные. Выбирай по вкусу. Отец и мать у меня в совхозе. И я трактористом был, на комбайнера собираюсь учиться. Поле — конца не видно. Куда ни глянь — пшеница колышется на ветру. Только успевай убирать.
— А может, наоборот, к нам? Тайга кругом. Сутками иди — человека не встретишь. Можно с геологами. Радисты всегда нужны, без них ни одна партия не выйдет на маршрут. А я в Полярную авиацию собираюсь.
— В Арктику? Это на тех самолетах, где олень на фюзеляже?
— Нет, полярные — с медведем.
— Ты, я слышал, на зимовке был?
— Три года.
— Я бы, наверно, не смог. Снег, ветер, морозы. А у нас сады… Украина!
Я не бывал на юге и с трудом представлял, что нашел друг хорошего в садах, в степи… То ли дело у нас на Севере — с мая солнце не заходит, круглые сутки светло, как днем, а какие цветы растут в предгорьях… Нет красивей цветов на земле, чем эти, выросшие в глухих ельниках.
Долго мы просидели в тот вечер на валунах. О чем только не переговорили. Узнал, что у Рема есть невеста, что она ждет его. О Марине рассказал, чьи письма все чаще приносит почтальон, наш Митин, как мы все зовем его.
Однажды Виктор Митин сходил к фотографу, увеличил свой снимок и написал на обороте: «Дорогой Лиде от Виктора. На память о шестимесячном дрейфе». И нам показал. Мы над ним хохотали, представляя, какими глазами будет смотреть на снимок его Лида.
— Где ты знаки взял?
— У ребят.
На фото красовались знаки «Отличный пограничник», «Отличный артиллерист», «Отличный минер», и только «Связиста» не было. И погоны сменил с голубых на флотские, а фото цветное. И подпись «старшина второй статьи». А Виктор пришел в наше подразделение баталером да так и остался им. Две лычки выслужил, этого не отнимешь, и баталером надо кому-то быть, но дрейф при чем?
— Узнает командир — перепадет тебе!
— Еще за находчивость благодарность объявит. Лидка мне как жена. Сколько времени не писал — еще пожалуется вдруг. А тут — в дрейф. Ничего не скажешь. Причина веская.
— Твой дрейф по нашей улице к Вышгороду лежит. У него определенный курс имеется. Случайность или скрытое течение? — спросил Скоробогатов.
— Кому как…
— Эх, Витька, ему бы только под ручку с кем пройтись да поприжиматься, — сказал Рем, — ни специальности у человека, ни грамоты, ни о чем не думает, и служба для него как принудработа. А я вот, признаться, хочу у командира разрешение просить, чтоб вечернюю закончить. Два года нужно. Со средним-то лучше. Время такое подходит.