Все шло как было задумано высшим начальством. Где-то над морем торпедоносцы разыскивали «караван вражеских судов с конвоем», мы были связующим звеном летчиков со штабом морской авиации. Время от времени «воздух» давал краткие, в несколько кодированных знаков сообщения о результатах разведки. «Караван» был обнаружен под утро, он шел к нашим берегам, прикрываясь тенью крутых берегов. Его охранял «усиленный конвой». Но торпеды все же «накрыли цель».
Зато у нас, уже после того, как был дан отбой, случилось ЧП, и в нем был виноват я. Проступок тяжкий, и нельзя не вспомнить, хотя кару я понес легкую. Большего заслуживал.
На курсах авиарадистов учил меня Пустошный, человек на Севере известный, ас эфира. Начиная передачу, он обычно посылал в эфир сигнал, какого ни в одном коде не найдешь, свой опознавательный — мелодию любимой песни «Штурмовать далеко море». Выбивал он ее артистически, и радисты-северяне утверждали, что не каждый музыкант так владеет скрипкой, как он обычным телеграфным ключом. Подражая ему, я выбрал себе «А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер».
Тренируясь в классе, любил повторять эту мелодию, радовался, что рука послушна, вспоминал темноту полярной ночи, разрываемую лишь вспышками сияний, Яшу, Проню, Аннушку, и хотелось встретиться с ними, но они были далеко-далеко, в другом краю.
Несколько раз, в свободное от учений время, я настраивался на знакомые волны, надеясь найти там своих. «Хотя бы услышать!» — думалось.
И в это злополучное утро после отбоя тревоги я несколько минут постранствовал по эфиру. И вдруг ясно услышал: «Штурмовать далеко море». Три раза.
«Он. Пустошный!»
И я забыл про все, забыл, где нахожусь: тут же перестроил станцию на эту волну, дал ключом: «А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер». Три раза. Ответа не последовало. Позывных земляка я больше не слышал, только понял, что он где-то на крупной метеостанции, если в такое время «вылезает» в эфир.
«Куда ж его занесло?»
Мы быстро свернули станцию, но не успели выехать на проезжую дорогу. Нас оцепили машины. Из этих машин вышли люди с зелеными погонами на плечах. Запеленговали. Скрывать, чтобы ввести в заблуждение других, не было смысла. Я признался, что сигналы давала наша станция, что виноват только я, что не удержался…
Долго рассказывать, сколько длился разбор этого ЧП.
Результаты учения после разжалования в матросы меня уже не интересовали, вечернюю на осень «вырубили». Оставалось ждать демобилизации. Хорошо, что из части не списали. И только спустя месяц начальник штаба сказал Хлипитько: «Спасибо, ребята, не подвели. Летчики о вас хорошо отзываются. Так держать. Что вы Жиганова-то не дернули за рукав? Ведь местонахождение радиостанции раскрыли. А если бы в другое время?»
— Есть так держать! — ответил Хлипитько и протянул руку к ящику, на котором было крупно написано «махорка».
Разрешение посещать вечернюю школу я все же получил, хотя с трудом. Помог замполит.
Бывший летчик-истребитель, потерявший ногу еще в сорок первом в боях за Севастополь, человек дважды воскресший и оставшийся в строю, он знал, что в жизни без знаний не обойдешься, и всеми силами поощрял тех, кто рвался к учебе.
Мы не раз слышали от него:
— Вы думаете, я хочу сделать из вас слепых исполнителей чьей-то воли? Нет, это не так уж трудно. Изуродовать матроса духовно — преступление. Мы думаем: вот кончится ваша служба, разъедетесь вы по колхозам, заводам и фабрикам. Там придирчиво будут к вам относиться, будут присматриваться, по вам будут судить о командирах, чему, мол, научили. Для нас главное, чтоб людьми с большой буквы стали, чтоб меньше о себе, больше о коллективе думали. Не на корабле? Часть тоже корабль, и на ее пути рифы встречаются. Надо правильно уметь определить курс. А жизнь — это то же море. Скажете, прописные истины говорю? Вы об этих истинах старшину Тихонова спросите. Да в баню вместе с ним сходите, где все равны — и матросы, и адмиралы. Места живого на человеке нет, а все служит. Предложили в запас, так жалобу министру обороны накатал, да такую, что у того, кто читал, говорят, слеза по щеке прокатилась. Отменил министр приказ, оставил Тихонова на флоте. Это ли не настоящий боцман? Сколько таких, как вы, он в люди вывел. Вы думаете, стоит кончиться службе, и тут же забудете о части? Нет, еще тосковать станете…
В школу нас с Хлипитько он отпустил, но при этом сказал: «При малейшем замечании — смотрите. На тех офицеров, что сравнивают флот и пансион благородных девиц, не обижайтесь. Они в годах. В свое время образования не получили, а теперь уже староваты. В отставку скоро. Завидуют они вам, ребята. Не так наша молодость прошла. Умейте ценить настоящее. Трудная это наука. А учиться вам надо».