Я вынул из ножей свой охотничий, с ручкой из бивня моржа, подарок старого Ванюты, ударил по веревке. Нож отскочил. Еще удар, еще. Веревка, наконец, лопнула.
— Устал? — спросила Нина. — Подкрепись. — И протянула мне фляжку. — Только глоток… Не больше. — Она включила карманный фонарик, осветила чемоданчик с провизией.
— Вы-то чем согреетесь?
— Шоколадом! Ужас, как люблю шоколад. Раньше все считала дни, когда учебу закончу, работать начну. Вот, думала, поем вдоволь, с начинкой и так. А на станции всего один сорт: ванильный. Но и он вкусный. Хочешь — отломлю?!
Поели. Девушка положила руку на мое плечо. Не прошло, наверно, и минуты, как она уже спала крепким сном. Даже фонарика не выключила. Беспомощной показалась мне она. И уже без злости подумал: каким ветром тебя занесло сюда? Кожины, они всю жизнь новые места обживают, Яша — моряк в прошлом. Как он попал к нам, непонятно, проштрафился, знать. Я заработка искал. Слыхал, тут песца великое множество. А ты-то зачем в тундру забралась, где и солнце-то показывается раз в год да и то по обещанию? Зверь и тот эти места стороной обегает.
— Стихло?
Только тут я заметил, что пурга давно кончилась и Нина уже проснулась.
— Тронемся? — теплая улыбка озарила ее лицо.
Мы отрыли парты, собак, поправили упряжь.
— Пошли, Верный!
Одна сторона горизонта темнее. Это море. Значит, речушка вправо от нас.
— Жми, Верный, жми! Мы с тобой почтальоны. В тундре нет почетней должности! А сегодня еще и доктора к охотникам привезем.
Пассажирка рассмеялась:
— Разве он понимает?
— Как не понимать. Он только говорить не умеет. — Вожак упряжки действительно знал, что разговаривают о нем: прислушивался к голосам, рычал на собак, натягивал постромку.
Из Варандэя я вез полные нарты почты. По тундре бушевала пурга, но Варандэя она не тронула: прошла узкой полосой в районе Зеленого мыса. Радушно встретил меня хозяин пыртэйского зимовья старик Ванюта. Избушка у него теплая, просторная. В печурке с легким шипением потрескивают сучья плавника. Топлива хватит: лес на морском берегу в четыре этажа лежит, из него можно города построить.
— Не ожидал тебя сегодня, — сказал старик. — Раздевайся скорее, грейся.
— Еще собак не распряг.
— Э, это уже мое дело. Ты гость, — проговорил он и вышел в сенцы.
Я остался один и принялся рассматривать жилье. Стол из досок. Керосиновая лампа. В углу на железном крюке висят песцовые тушки: оттаивают. Деревянные нары. На них оленьи шкуры, подушка с цветастой наволочкой, овчинное одеяло. Над нарами два ружья: двустволка и «малопулька». С десяток капканов под столом.
— Как промысел, Филиппович?
— Не обижаюсь. С моря песца принесло. Приманку добро берет. Погода вот только плоха.
— Доктор где? — спросил я о Нине, которую оставил тут и обещал забрать на обратном пути.
— В Море-ю отвез. Ждать велела.
— Когда обещала вернуться?
— Сегодня к вечеру.
— Сумеет?
— У Прокопия упряжка крепкая. Дорогу он знает. Хабеня[1] у вас давно?
— С осени. Как станцию открыли.
— На начальника сердится. Витаминов, говорит, в пище мало. Прибавка, говорит, нужна. Чего прибавлять-то? Хлеб есть, сахар тоже, масло. Чего ж еще? Какие там витамины? Растолкуй!
Я и сам не знал толком, на что обижается доктор. Хуже жили, голодуха была, и то не жаловались, а тут… Нет, зря она на Кожина сердится, не за что.
Лицо старика, изрезанное глубокими морщинами, расплылось в улыбке, когда он выслушал мой невразумительный ответ. Он достал из ларца продукты.
— Чаи гонять будем, витамины прибавлять, — Ванюта прищурил и без того узкие глаза, хлопнул кулаком по животу. — Чем больше заниматься?
Долго я не спал в ту ночь. Под утро в сенцах залаяли собаки. Кто-то постучал в дверь. Ванюта поднялся с нар, зажег огонь.
— Ну и погодка, — говорила Нина через минуту, отряхивая снег с малицы. — Отдыхать тебе придется, Проня. Куда в такую замять поедешь.
— Капканы смотреть надо. Песец густо идет.
Девушка поправила волосы, за которые старик прозвал ее белянкой, присела к столу, облегченно вздохнула.
— Почты-то сколько, — сказала она мне. — Есть что-нибудь?
— Опечатана. Не смотрел.
— От мамы письма жду. Старенькая уже она у меня.
Оленеводы и охотники навещали нас от случая к случаю, а работники станции упорно отказывались болеть. И все же Снегова нашла себе работу. Ровно в восемь она стучала в дверь заведующего, а минут через десять-пятнадцать к нам. Войдет и спросит: «На здоровье не жалуетесь?»