— Ты что-то не в духе сегодня? — спросил я. — Не с простуды?
— Да нет, здоров. Надоело целыми днями ивняк на лодке через озеро перетаскивать. Прорва, жрут сколько, кажется, еще сотню прокормить можно было. А так ничего. В теле пока бальки. Видел?
На ночь Перфил загонял овец в старый, давно заброшенный скотный двор, чтобы потеплее было, утром выпускал их — уйти некуда.
Каждая из овец весит с оленя. Есть что жалеть, когда такие падут. Укрывшись от холодного ветра за стеной скотного двора, они равнодушно грызли ивовые ветки.
— Чего гадать! — и Перфил снял с печурки медный чайник. — Чаи погоняем да на бок. Утро вечера мудренее. Завтра, думается, сидеть надо. Караулки я уже сделал. Раза два слышал голос селезня. А так пока тихо кругом. Еще, знать, ненастье будет. Холод птицу в закутках держит. Около бора она теперь, в кустах, по земле бродит. Чирки-те, правда, носятся…
Мы пили с сухарями густой, по-особому заваренный чай. Ночь пала теплая. Ветер шумел под крышей избы. Взгляд мой случайно остановился на буквах, вырезанных в углу столешницы, сколоченной из толстых сосновых плах. Да это же я вырезал!
…И вспомнился жаркий летний день, сенокос, проводы в армию новобранцев, в числе которых был и рыжий Перша.
— Свое клеймо увидел? — Перфил поставил стакан на стол, закурил. — Я его тоже заметил. Крупно ты, брат, тут расписался, на веки вечные. И мое есть. Видишь «П. М. Б.». Перфил Михайлович Бабиков, значит. Першей-то я позже стал.
Голова шла кругом то ли от усталости, то ли от выпитого чая, а может просто стало жаль давно прошедшего детства, которого, как ни старайся, не вернешь.
— Ляжем-ка спать. Завтра, мне кажется, в избе тесно будет. Потянутся с берега охотнички.
Утром я увидел, что река за ночь посинела, лед приподнялся, а вода в заберегах сильно прибыла.
— Теперь жди уток, — сказал Перфил. — Не зря у меня плечо ныло. Всю ночь с боку на бок крутился.
— Рана?
— Память фриц на всю жизнь оставил.
Над избой пронесся табун чирков.
— Слышал?
— Слышал. Это начало?
— Можно считать, что так. Всему свое время. И голубанов дождемся. Мимо нас не пролетят. Мне, вижу, не до охоты будет, если во время ледохода на катере комбикорма не подкинут. Да и вода, боюсь, придет не та, какую ждем. Заторы могут образоваться, а их пуще всего берегись, пока не прорвет, можно, как ушкану, на кустике оказаться. Ты вчера заметил лишнего жильца у нас?
— Какого жильца?
— Ушкан остался на островке. Поначалу дичился, а когда приперло, вместе с овцами стал кормиться. И где он прятался столько времени! Пусть живет. Вся живность для радости создана. Ему тоже хочется прыгать по зеленям, а не брыкаться в холоднющей воде.
Еще лед на реке не тронулся, а воды в заречье хоть отбавляй, на озерах образовались полыньи, лога тоже залиты водой, в них сбегают тающие снега. Кругом вода. В любом месте, кажется, делай шалаш, прячься в него и жди, когда утки полетят. Но это лишь кажется, у птиц есть свои пути пролета, излюбленные места кормежки.
Чирки, конечно, везде к манихам подсядут, но ведь это чирки, им изогнутую палку в снег воткни, и ту за утку примут. Когда они летят, то, наверно, ничего вокруг не видят и не слышат. Был у меня случай, когда чирок прямо к шалашу подсел, который я еще не успел закрыть ветошью и ветками ивняка, да и брык ко мне прямо под ноги. Бери за шею — и в сумочку. Когда понял, в чем дело, выскочил из шалаша и целый час носился над озером, орал во всю глотку.
Воды много, но утка не везде сядет. У нее места из года в год одни и те же. Их охотники занимают заранее. Еще в марте, когда кругом мороз трещит, а под ногами кружится вихрастый поземок, ставят шалаши. Место, где стоит караулка, занято на всю весну. Хочешь поохотиться — ищи другое или попроси у хозяина разрешения посидеть в его караулке. Иногда охотник делает три-четыре скрадка и меняет их время от времени. Все равно — спроси. Не нами так заведено. Так еще наши деды охотились: на уток по весне из скрадков, сделанных зимой, в борах — на собственных угодьях, что по неписаным законам передавались по наследству. Не знаю, как в смысле частной собственности, но закрепление угодий за одним человеком или семьей вело к изобилию дичи, ведь охотник не станет ее стрелять раньше времени, не станет пугать, настораживать пасти, разрывать лисьи поры, пока время не пришло.
Караулка, которую приготовил для меня Перфил, стояла среди редких кустов шиповника на крутом взгорке, за что это место и называлось Шипичной веретией. Воды здесь было еще мало, и я, заглянув туда днем, хотел было выбрать другое, более подходящее, как мне казалось, место, но Перфил только глянул на меня. Я понял, что если хочу видеть настоящий пролет, то должен слушаться его.