— Кого еще принесло? — недовольно спросил Перфил и, не поднимаясь с кровати, протянул руку к пачке папирос на столе. — Э, да это Витек! — Он поднялся. — Гостей чаем встречают! — В окна било яркое солнце. Над островком мелкими табунами то и дело со свистом проносились гоголи, прилетающие одними из первых, гнездящиеся в дуплах деревьев.
Выставив раму, Перфил удовлетворенно сказал: «Ну, что я тебе говорил? Началось? Солнце-то какое! Только его и не хватало. Какое число сегодня?»
— Семнадцатое!
— К тому же приведет! — сказал Перфил. — Только вода продержаться может. И заторы появятся. Балек-то надо в бор перегнать. — В избу вошел племянник Перфила, парнишка лет пятнадцати, такой же рыжий, как и Перфил.
— Я, дядя Перфил, на уток пришел.
— На уток так на уток. Дома как?
— Тетя Фроня велела передать, что все хорошо, чтоб не беспокоился. Спрашивает, как с бальками.
— Как не спрашивать, если всю зиму за ними уход вела. Может, из-за этого и весновать поехал. Двадцать лет Фроня овчарницей в колхозе. Двадцать лет только с ними, окаянными, и возится, — говорил мне, посмеиваясь, чем-то довольный Перфил.
— На уток так на уток, — повторил он. — Жаль, рыбки нет, а то бы унес домашним.
Еще раз открылась дверь.
— Здрассте! — перед нами стоял с шапкой в руке Федул. — Принимаете гостей?
— А тебя, чертяку, откуда принесло?
— Вч-чера на свадьбе гулял, а сс-сегодня думаю, друзей навестить надо.
— Прихватил?
— Не без этого!
— Вижу, неспроста пришел. Баба, наверно, домой не пускает, а здесь можно преспокойно выпить и выспаться. В хорошем костюме приперся, даже переодеться не догадался.
Перфил сходил в загон, подбросил овцам сенца из того скудного запаса, что оставался на повети, нарубил сухих ивовых палок и растопил печку.
— Во, как хорошо получается — овцам корм, нам дрова, — смеялся он, разжигая огонь, но был явно чем-то озабочен.
После того, как гости попили чаю, Перфил неожиданно сказал:
— Ну, раз пришли, то и за работу пора.
— За какую еще работу? — буркнул Федул. — Воскресенье.
— Завтра лед тронется. Вода крепко пошла. Балек надо перегнать в бор, там уже снега нет, потеплей будет и погрызть есть что. Только через полынью в озере и перевезти, а там путь еще не закрыт, все по веретиям. Завтра поздно будет — отрежет.
— Дядя Перфил, а тут еще ребята пришли. У Коровенской избы караулки делают. Я сбегаю, — сказал Витя, натягивая шапку.
— Зови сюда своих шпинделей, да быстро, к вечеру управиться надо.
Вскоре над островком поднялся шум и гам, блеянье овец слилось с мужской бранью, проклятиями, с одобрительными возгласами. Лодка у Перфила вместительная. Овец по двадцать разом загнать можно. С трудом, но все же переправили мы их через полынью.
Даже привычному глазу было видно, как изменилось все кругом за одни сутки. Озера почернели, ивняки стали казаться сиреневыми, и верба, несмотря на холода, выбросила цвет — белые хлопья снега.
С непрерывным блеянием, подталкивая друг друга, овцы беспорядочно толклись на веретии, пока не поняли, что от них требуется. Наконец, один из баранов, крупный, с круто завитыми рогами пробился вперед и повел за собой ораву к чернеющему вдали лесу.
Перегоняя овец на новое место, Перфил вытолкнул шестами в забереги три сетки.
— Щучка должна быть. Место тут мелкое. Они в это время лезут на мель. Пора пришла.
Перфил не ошибся. На обратном пути мы вынули из сеток полдюжины щук, каждая килограмма по два-три.
— Вот и рыба, — радовался Витя, вынимая щук из сеток.
Перфил качал головой:
— Пелядки что-то нет. Должна бы выйти на воздух. Наверно, опять замор был. Переждем до утра, там увидим.
Переезжая заберегу, мы оглянулись: у самой избы, столбиком, сложив на груди передние лапы и вытянув уши, стоял зайчишка. Он оставался на островке один.
— Надо бы перевезти в бор, найдется дурак, еще бахнет из ружья. — Перфил свистнул. Заяц, высоко подпрыгнув, скрылся.
— Теперь б-будет с т-той стороны сс-слушать. Чуть что — за угол. Не сразу заметишь, — рассмеялся Федул.
— Уменье опытом дается, — подтвердил Перфил. — Окажись ты на его месте, тоже бы соображать начал, куда спрятаться.
Стайки гоголей все чаще проносились над озерами. Свист их крыльев еще долго стоял в ушах, птиц не было видно в густой синеве майского неба.
Я взял за ночь пару гоголей, Перфил острохвоста и трех чирков. Витя, к его радости, крякового селезня, а Федул, который и ружья, казалось, в руках не держал, — двух.