— Счастливец ты, — смеялся Перфил, когда мы собрались в избе. — За это, наверно, тебя бабы любят.
— А к-как же, — ответил Федул, не поняв о чем речь, запивая щербой застрявший во рту кусок рыбы.
Витя с Федулом вскоре ушли домой… Перфил договорился с племянником, что тот в воскресенье с кем-нибудь приедет. «Лед-то не все время идет густо, — говорил он, — проскочите. К тому времени и рыбка будет, и утки. А это Фроне передай», — он положил в Витин мешок по паре щук и уток, добытых накануне.
Вот и река тронулась, около берегов быстро растут торосья, а около избы образовалась полынья, с трех сторон закрытая грядами.
— Теперь можно и неводком, права у нас законные. — Перфил потирал ладони и, прищурясь, глядел на зеркальную гладь полыньи.
Мы сшили сетки и попробовали сделать замет. Улов был добрым. Какая рыба — крупный сиг, словно на подбор, нельма. Это не щука, с ними сравняться может разве только омуль, но он бывает лишь осенью, когда поднимается с моря на нерест в верховья Усы. Живая гора серебра в лодке быстро росла. Сделав три замета, мы вернулись в избу.
— Лед пошел тише, — сказал Перфил, — вот-вот остановится. Жди бригаду. У рыбаков сети на повети лежат уже с зимы. Гослов — им план выполнять, а нам не встревать. Что поймаем в ставные, и ладно.
К вечеру мы увидели рыбаков — они двигались по реке к нашей избе, таща за собой лодку. Это были мои старые знакомые. Бригадиром у них Михаил Иванович, которому уже за семьдесят, а все не оставляет своего дела. Летом на тонях, зимой на подледном лове. Кряжистый, с бородой до пояса, он похож на былинного Илью. Старика никакая хворь не берет. Грузно ступая по песку, он усмехнулся в бороду:
— Уже успели?
— Попробовали, дядя Миша, — ответил Перфил.
— И ладно сделали. Терять время негоже. Когда лед шумит, белая рыба любит в закутках прятаться. И как?
— На уху попало.
— Если на уху насобирал, то угощай, чего не приглашаешь к столу.
— Да мы только вытянули.
— Тогда бери сига четыре да в ведро. Артель-то порядочная — шесть ртов.
Рыбаки устроились на повети. Там никто не мешает, катагары брезентовые раскинуты, постели у них давно привезены. Как дома привыкли жить.
— А это что у тебя за зарубки? — спросил старик, глядя на стену.
Перфил засмеялся: «Отметки делаю, сколько ночей задолжал Фроне».
Все расхохотались.
— Может, и мне то же посоветуешь? — сказал Михаил Иванович, поглаживая бороду. — Пожалуй, места на стене не хватит. Дома-то меньше бываем, чем на тонях.
Заметили они и нашего квартиранта зайца.
— Это что же у тебя? — спросил бригадир у Перфила. — За кем ты поставлен следить — за овцами или ушканом?
— Балек на бор перегнал, а он пусть живет, не мешает, все веселей.
— Да у вас тут и так не скучно. Вон синь-то какая. Весна, братушки, пришла — значит, еще поживем, еще не кончился наш век. А я уж думал, что не увижу ясна солнышка, ревматизм замучил, еле ноги передвигал. Старуха спрашивает: «Ты чего на стуле ерзаешь?», а я встать не могу. Посмотрит искоса и небось подумает: «Свихнулся старик». А ушкан-то, братушки, еще не вылинял. Весна-то затянется.
— Поздновато, — вздохнул Перфил.
— Ничего, природа свое возьмет. Теплынь-то уже сплошная пала. Поверь мне.
— Как не верить, — сказал Перфил. — Вчера в караулках в валенках мерзли, а через день-два будем до нитки мокрые вылезать оттуда. Бывало уже со мной такое: в одной рубахе сидел, а утка только начала лететь.
— И я, помоложе был, тоже любил поохотиться, теперь поотвык немного, сон одолевает, да и некогда. Это дело для вас, молодых, — ответил старик. А у самого и резиновые манихи заново покрашены, и ружье блестит, и патронов небось папковых привез, которых мы с Перфилом так и не смогли достать.
С этого вечера шум и гам над заречьем не умолкали ни утром, ни ночью. Над нами, как хлопья снега, плавно летели к северу гуси, лебеди, большими табунами кружились над озерами острохвосты, звонким «фюити!» оглашали заречье стаи свиязей.
Бывал я на охотах, но такого не видел, словно в другой мир попал, словно век тут жил, словно не я, а кто-то другой целыми днями сидел дома, где от табачного дыма тучи под потолком плывут.
Вода подступала все ближе к избе, и настал час, когда наш «квартирант» по взвозу, шевеля ушами, припрыгал на поветь. Мы сделали вид, что не заметили его, а уходя, оставили на полу кусочки сахара. Когда вернулись, их уже не было.
И мы ближе к бору перебирались — по веретиям уже ползли льдины, появилась быстрина.
Прожив порядочно времени в селе, я понял тут, что не знал весны, не знал, сколь разноголоса она, сколь мил сердцу южный ветер, который северяне «русским» зовут.