Игорь и в самом деле жил неважно. В магазинах с продуктами летом бывает плохо до нового завоза. Брать рыбу на складе рыбозавода? Подчиненным он разрешал, сам же не пользовался. Так и жил, оправдывая пословицу «сапожник всегда без сапог».
Несколько раз Игорь предлагал старику деньги за рыбу, но тот отказывался:
— Не за что, милай! Вот насчет квартирных — тут изволь платить вовремя.
Еще и зарплата не пришла из управления, а напомнил:
— Оскудел, Николаич. Не выручишь?
Слыхал Игорь, этот набожный старичок с реденькой клочковатой бородкой — душа еле держится в теле — жил в свое время широко, торговлю вел, четыре дома имел в Устьянке. В одном сейчас райисполком, в других школы. На Соловках долго пробыл. Но мало ли кто и как не жил раньше. В Устьянке, посмотришь, в одном доме два брата живут: один красный партизан, второй с белобандитами якшался. Нет-нет и сейчас поспорят. Это не мешает им в одном колхозе работать, курить на завалинке по вечерам, справлять вместе праздники. Сыновья Кузьмича в Отечественную погибли смертью храбрых. Он за них пенсию получает побольше, чем соседи, что всю жизнь проработали на колхоз.
Бога Кузьмич не забыл, любит при случае вспомнить о прошлом, но на людей камня за пазухой не держит. В переднем углу горницы у него рядом с иконами портрет Ленина висит.
— Нет теперь таких головастых, — сказал как-то хозяин, перехватив недоуменный взгляд квартиранта. — Весь мир взбаламутил, житье перевернул. Кому плохо, а кому очинно даже пользительно. Умен!.. Божьей милостью!
В короткие наезды домой любил старик посидеть с квартирантом на завалинке. Толковали они о том о сем, как добрые старые приятели. Замлилову казалось порой, что прожил он в этом селе годы.
Кузьмич хорошо знал старую Устьянку, когда хозяйственно жил, и вспоминал о прошлом: лисью шубу на плечах таскал, кунью шапку набекрень заламывал.
— Торговлишкой пробавлялся, с иголок, пуговиц да горькой начинал дело. А потом золотишко в кармане забренчало, с купцами за одним столом в каютах сидел, в красный угол садили под образа, доверенным на зиму оставляли. Теперь не то: житье, что Маланьино шитье — шьете да порете!.. С рыбой вовсе худо, с сенокосом до снега еле-еле управляетесь.
— Людей не хватает, Кузьмич!
— Люди, люди… Зарядил одно и то же. Я еще при Советах без работников, с двумя сыновьями четыре коровы держал, быка да три лошади. Шесть рук всего. И с выгодой. Не, што ни гутарь, а не умеете хозяйничать. Как бог терпит такое, — старик поднимал палец к небу. — Господи, прости неразумных, наставь на путь праведный!
Кузьмич, разговаривая с Замлиловым, кивает прохожим, отворачивается, когда мимо проходит районное начальство. Новые калоши Кузьмича поблескивают, шерстяные чулки выше колен горят яркими цветами, как опушка леса в сентябре, сам приветливо улыбается.
— Рассуди! — и снова начинается спор.
Замлилову по душе откровенность старика. Много узнал он от него о старой Устьянке. Полезно будет это, пригодится.
— Сам-то надувал? — спросил однажды старика, представив себе его за прилавком магазина.
— Не обманешь — не проживешь! — Кузьмич сморщился. — Но я честно торговал… И санитаром у красных был после… Хошь, справку покажу с круглой печатью!..
— Не надо, Кузьмич! Расскажи-ка лучше еще что-нибудь!
И снова разговор затянулся до темноты, когда в универмаге напротив уже захлопнулись ставни, проскрипели ключи в замках и в будочке, стоящей у крыльца, начал постукивать посохом древний старичок сторож.
В Замежной (за мегом, значит, за большой излучиной) пришлось задержаться. Остановились у Варвары Наумовны, или бабки Синегорихи, как зовут ее в деревне. Хозяйка, полная ласковая женщина, которой никто не даст ее семидесяти восьми, заботилась о них, как о собственных детях.
Сима боялась вначале, что не поладит со старухой: у староверов, по слухам, все не так, не по-людски. Зашел в избу — перекрестись, сел за стол, где на разные голоса весело поет до блеска начищенный ведерный самовар, — вынимай свои чашки-ложки. В постный день не вздумай есть скоромного. Староверы народ обидчивый, требовательный, говорили Симе в райцентре.
— А как узнаешь их? — спросила она Замлилова.
Тот усмехнулся:
— В общем, смотри, кому за шестьдесят, тот и старовер. Молодых можешь скидывать со счета.
А Наумовна оказалась чем-то похожа на Симину бабушку — пошутить любит, разговаривая, чаек потягивает целый вечер. И прозвище у нее редкое. Уж не из той ли сторонки на Сулу приехала, о которой отец мечтает? Сима спросила у хозяйки.