Сумерки незаметно заполняли лес, костер высвечивал раскрасневшиеся лица.
— А машт отколя? — Петр вытянул затекшие ноги. — А парусы?
Еремеев кивнул на Антипа:
— Есть и тут умельцы! Вона Антипка который год хаживает в Архангельский, на Соловках монахам кочи морские излаживал.
Петр с любопытством посмотрел на кормщика, а Кузьма продолжал:
— Рыбники наши слободские много лет добывают на Беломорье пропитание себе да женкам, да деткам. На Соловках да в Архангельском и с щеглой познались, и с парусом. Иноземных там кораблей страсть. А с парусом лодка ходка, на веслах не угонишься.
Еще долго рассказывал Кузьма, все слушали, казан с кашей давно опустел.
— С Волги, из Нижне-Новгорода, умелец в слободе прижился, по корабельному делу кумекает. Стар больно, а дело знает. Баит, при отце своем ладил корабь для заморских походов к персианам. За кузнеца и плотника добре ладит. Так-то, государь, — закончил Еремеев.
— Любое то дело для вас, погляжу я, — протянул задумчиво Петр, глядя в костер.
— В ем жисть наша, государь.
Все невольно притихли, слушая рассказ Еремеева, слышно было, как потрескивают в костре головешки.
Петр встал, потянулся и неожиданно озадачил голову:
— Завтра поутру быть тебе на Трубеже с лодьями, под парусом пойдем. Да, — царь поднял голову, — приведи умельцев-корабельщиков, о коих сказывал.
Голова молча поклонился. Петр обратился к Собакину:
— Теперь передохнуть бы надо. Федор, Петро, Алексашка, собирайтесь. Потешных пристрой где там на подворье.
Подвели лошадей, и сопровождаемые воеводой всадники скрылись за поворотом.
Игумен Никитского монастыря отец Дионисий, еще накануне с вечера предупрежденный Собакиным, приготовил две самые лучшие горницы в своих палатах. И когда царь подъехал к монастырским воротам, они были уж отворены. Игумен с рыжим келарем низким поклоном встретил их, пригласил откушать. Спустя полчаса сидели они в трапезной за длинным, грубо сколоченным столом. Игумен поднес громадный потир с монастырским медом. Меншиков молча взял, отпил, поставил перед Петром. Стол был уставлен разной рыбной снедью, но проголодавшийся Петр повел носом:
— Мне бы чего мясного.
— Изволь, государь, говядину, — протянул ему блюдо игумен, — пост, слава Богу, миновал.
— Подобру все, ладно, — задумчиво ответил Петр.
Игумен мягко предложил назавтра отправить службу, поклониться святым угодникам.
Петр досадливо поморщился, другие думы его одолевали, но сказал:
— Добро бы нам заутреню не пропустить, Федор, ты взбуди меня, Алексашка, пес, как есть проспит, — перевел разговор. — А что, монастырь ваш, святой отец, не бедствует?
— Монастырь наш невелик, государь, но знатен, пять веков бодрствуем со времен Александра Ярославича, — неторопливо рассказывал игумен о нехитром монастырском хозяйстве. — Позволь, государь, полюбопытствовать, надолго ли в наши края?
— Все-то ведать желаете, — усмехнулся царь. — Охоту имею на водную усладу вашу, на озерко полюбоваться.
— Дело доброе. — Дионисий поправил свечу. — От предков идет, да позабыто теперь многое, а то и поневоле.
— Пошто так? — Петр удивленно поднял брови.
— Кои-то лета, государь, люд да земли наши древние от межусобиц страдают, мнут друг дружку на радость недругам, а преж в сих местах Русь становилась.
Игумен покосился на уронившего голову Меншикова. Петр шлепнул его по затылку, толкнул задремавшего Федора. Тот вздрогнул, посмотрел на сидевшего рядом брата.
— От озерка нашенского, государь, до матушки-Волги рукой подать. Рыбаки наши туда рыбку везут, — нараспев закончил Дионисий, глядя на задумавшегося царя.
Из раскрытого оконца потянуло прохладой соснового бора, за монастырской стеной вековые стволы слегка поскрипывали, будто переговаривались о былом.
— Да-а, — Петр откинул голову, — постигать многое еще надобно, однако разумею, — повернулся к Федору, — подле маменькиного подола сидя, многое не проведаешь, а должно про все знать.
Кивнув на полусонного Меншикова, Дионисий произнес:
— Коли искус есть, о том позволь после поведать. — Игумен привстал. — А нынче время позднее, государь, почивать бы пора, чай, не побрезгуешь обителью нашей?