— А мы с братом зареклись не связывать себя брачными узами.
— Ой ли, стерпите, мужики?
— За терпение Бог дает спасение, государь.
Часть вторая
Море не озеро
Из века величественная и непреходящая ценность российских жителей — лес. Сосновые боры и березняки, дубравы и перелески разнообразят бескрайние просторы страны. Сосна тянется к сосне, березка к березке, в дубравах не сыщешь ельника, в березняке не приживется дуб.
Природа мудро регулирует развитие живого и неживого на благо жизни, но не зло. Разве если случайная молния сжигает вдруг зеленого друга человека. На долгие годы остается тогда лишь мертвенная чернота обугленных головешек на израненной поверхности земли…
После кончины царя Алексея Михайловича обозначились в борьбе за престол две стороны, два клана. Суть каждого из коих олицетворяли две женщины, две противоположные натуры: обремененная злой волей Софья и преисполненная добродетели Наталья Кирилловна… Но покуда Софьины злокозни брали верх, тем более что события отвлекали ее главного соперника, молодого государя, совсем в другую сторону…
За долгие годы комнатный стольник Федор Апраксин, изо дня в день живя заботами царя, проникался поневоле его интересами, его помыслами о путях становления державы, а повседневно разделял с ним воинские забавы на суше и на воде…
Снег еще не сошел, лишь темнели обочины. В лесу белым-бело, и, окольцованные черными проталинами, еще дремали опушенные февральским снежком сосны. Неделя не минула после Благовещения, как Апраксина вдруг ошарашил Петр:
— Сбирайся, Федор, завтра поскачем на Трубеж, проведаем, как там суды стоят.
Апраксин недоуменно развел руками, спросил не без лукавства:
— Что, прелести бабьи наскучили, государь?
— Будя, — засмеялся Петр, — всему меру знать надобно, и то весь медовый месяц никуда не отъезжал.
В Переславле вместе с Меншиковым по знакомой дорожке сперва поехали на верфь. Не доезжая, остановились около прикрытой сверху досками лодки. Царь протиснулся в щель между рядами досок, похлопал днище. Апраксин послал какого-то подвернувшегося мужика за Еремеевым.
Когда царь выбрался из-под навеса, рядом с Апраксиным, скинув шапки, стояли Еремеев и Скляев. Издали, запыхавшись, спешил Брандт.
Петр поздоровался и размашисто зашагал к верфи. С краю стояла почти готовая яхта. Два конопатчика деревянными молотками били по железным пластинам, загоняя в пазы между досками просаленную паклю. Петр взял у одного из работавших молоток и железную пластину:
— А ну дай. — Кивнул Скляеву: — Становись рядом, показывай.
Федосей сноровисто перехватил чекмарь и лебезу у второго конопатчика, ловко подворачивая, вгонял в стык досок неподатливую пеньку. За ним, скинув кафтан, двинулся, конопатя верхний паз, Петр. Пройдя весь паз от кормы к носу, Петр отдал инструмент конопатчику, повернулся к Брандту:
— Ну, старик, похвались, что изладил за зиму.
Брандт слегка поклонился, вытянул руку с трубкой:
— Яхта на той неделе будет готова к спуску.
Петр полез в яхту, а за ним Апраксин, Брандт, Еремеев.
— Ого-го, — присвистнул царь, — вот это лодья, да сюда четверть роты потешных посадить можно!
Удивленный размерами яхты, довольный, царь лазил по всему судну, с кормы до носа, дотошно расспрашивая Еремеева и Брандта об устройстве, поделках.
— Видишь, Федор, сколь премудрости в судах, — сказал, вылезая из яхты.
— Всего и не упомнишь зараз, государь.
— А ты припоминай, придет время, сгодится.
Неподалеку, на помосте, протянут был длинный, саженей в тридцать, брус, киль заложенного фрегата. Рядом лежал дубовый кривуль, сажени в три длиной. Из него старик, мастер Корт, вытесывал форштевень.
Увидев царя, воткнул в бревно топор, устало взглянул, поклонился.
— Што, Переславль не Москва, скука здеся? — спросил, ухмыляясь, царь.
— Для жизни надо трудиться, государь. В мои годы покой и тишина не помеха.
— То верно, — согласился царь, — в твоей Голландии небось все по-иному устроено?
— Всюду суета, государь, и там и здесь, но земля отцов не забывается.
Апраксин прислушался: «Старик не из робких. Простой плотник, а цену себе знает…»
Петр до вечера не покидал верфь. Воевода привез еду, обедали вместе с плотниками. Ночевали, как и прежде, в монастыре. Едва улеглись, за стенами загрохотало. Все выскочили на крыльцо.
— Трубеж проснулся, — пояснил Дионисий, — время приспело ледоходу.
Утром весь город сбежался к устью Трубежа. Льдины, теснимые с верховьев реки, клиньями громоздились друг на друга, ломали прибрежный припай, крушили непотревоженный озерный панцирь. Неделю спустя прибрежная часть устья Трубежа отливала чернью чистой воды, контрастируя с еще не тронутой ледяной твердью, плотно укрывшей озеро дальше, до горизонта. На верфи начали готовиться к спуску яхты на воду, нашлась работа и для Апраксина, царь никому покоя не давал..