— Займись, Федор, канатами для яхты. В Переславле их не сыскать. Я отписал в Москву. Но ты ведаешь, дьяки там заволокитят.
Апраксин долго судил-рядил с воеводой, как быть, пока не выручил Еремеев:
— Есть у меня знакомый купчина в Ярославле, канатами промышляет.
Снарядили телегу, через неделю привези канаты, но опять появилась забота у Федора, достать холст для парусов.
— Сию диковинку, Петр Лексеич, токмо в лабазах московских сыскать возможно, — доложил он недовольному задержкой Петру.
Неделю назад отзвенели пасхальные перезвоны переславских монастырей и церквей. Снег сошел, пробилась кое-где первая травка. Лед на озере почти растаял. Только в самом дальнем углу серый массив льда напоминал о зиме. На верфи готовились к торжеству — спуску на воду яхты. Гладко оструганные и просмоленные борта судна блестели на солнце. На верфи все прибрали, подмели. Дворовые люди воеводы суетились с посудой. Расставили под навесом столы, скамейки. Для плотников выставили бочонок с водкой, разложили на холстах незатейливую снедь — хлеб, пироги, лук, репу, соленья. Все строители — веськовские мужики, мастеровые, потешные — в этот день не работали, пришли одетые по-праздничному. Чуть поодаль, на пригорке, столпились рыбники из слободы. За ними выглядывали любопытные бабы с гомонившими ребятишками. На верфи соорудили налой с иконой и раскурили кадило, священник Сорокосвятской церкви осматривал, все ли готово для совершения молебна.
Заправлял спуском яхты Брандт. Не спеша проверил, густо ли смазан салом уходящий под воду помост, убраны ли подпорные стойки, кроме двух пар, в носу и на корме.
Петр с Апраксиным стояли рядом с яхтой, следили за всем происходящим. Брандт неторопливо подошел к ним.
— Надобно, государь, двух человек на яхту: одного на нос, смотреть за причальным канатом, второму, как судно сойдет на воду, поднять на корме флаг российский.
Петр посмотрел на Апраксина:
— На канат станет Федосейка, а ты, Федор, бери флаг наш, полезай на корму, где чердак, — Петр кивнул на кормовую надстройку, — и подымай его, когда укажет Карстен.
Карстен взял флаг, красное полотнище с белыми квадратами, по приставной лестнице забрался на яхту, следом отправился Апраксин. На корме Брандт прикрепил флаг к веревке специального флагштока.
— Вот так подымешь флаг, когда корма коснется воды, а руль держи прямо. — Брандт поводил вправо-влево румпель[6].
Спустившись на помост, Карстен достал из-под днища кувалду на длинной рукоятке.
— Этим молотом, государь, как я крикну, бейте последний упорный клин. — Брандт еще раз окинул взглядом стапель. — А теперь, пожалуй, можно начинать церемонию.
Священник сказал что-то дьякону, тот нараспев стал читать молитву, а сам он, покачивая кадилом, начал окроплять борт святой водой.
Тем временем Брандт убрал передние упоры, и яхта осталась на салазках, сдерживаемая лишь двумя подпорками в кормовой части, неподалеку от уреза воды…
Брандт поднял руку, осмотрелся еще раз и махнул платком:
— Пошла яхта!
Ловким движением Петр выбил клин, упали подпоры, яхта мгновение-другое задержалась, будто раздумывая, и медленно двинулась к воде. Салазки, все убыстряя бег, скользили по направляющим брусьям, задымились смазанные салом полозья. Раздвигая кормой толщу воды, яхта плюхнулась в озеро. Затрезвонили колокола церкви. С пригорка выстрелила старая пушечка, на корме Апраксин вздернул на флагштоке царский штандарт. Загудела примолкшая было толпа на берегу, потом началось праздничное веселье…
А в аккурат накануне спуска яхты из Москвы явился гонец от Ромодановского, передал царю матушкино повеление быть на панихиде по Федору Алексеевичу. Утром царь уезжал, но оставил Апраксина в Переславле:
— Не мешкай яхту доделывать, мачты до сих пор не готовы, снасти не прилажены. Холстину я привезу, парусы здеся ушьем. Фрегат покуда повремените ладить. Наиглавное, яхту привести в ажур.
Проводив царя, Апраксин сразу попросил Карстена:
— Ты, Брандт, сведущ во всех хитростях корабельного строения, пожалуй, просвети и меня. Государь-то строго спросит. Но, не зная дела, как буду я доглядывать за работами?