Спустя два дня, в воскресенье, раздались первые раскаты пушечной стрельбы — царь отмечал именины своей сестры, «праздновал у себя Адриану и Наталии и у литоргии изволил быть с боляры за Двиною у Илии пророка. Сего же дня у великого государя во дворце на боляр и на всех своих людей именинной стол был и из пушек стрельба была».
На именинах Апраксин подошел к Афанасию.
— Прошу, святой отче, не отказать отобедать у меня в палатах. В среду имею честь принимать государя по случаю посажения своего на воеводство.
Как всегда, располагающая улыбка архиерея была ответом на радушие воеводы.
— Как же могу пропустить столь знатное событие. Нам с тобой, видимо, не одно лето вместе в крае Двинском сотоварищами быть.
Бывая раньше в Москве, Афанасий наблюдал издали окружение царя, знал о нем понаслышке. Теперь в основном на литургиях и в застольях он мог почти в упор разглядывать сих присных. Претили ему и князь Ромодановский, «превеликий нежелатель добра никому, пьян во все дни», и Бутурлин, «человек злорадный и пьяный, и мздоимливый», и Лефорт, «невежественный немного меньше Меншикова, дебошан французский». Но среди этой разношерстной компании проницательным взглядом архиерей сразу выделил Федора Апраксина, компанейского человека, отличавшегося от остальных спутников Петра добродушием, порядочностью и пытливостью.
В предновогодний день, 30 августа, воеводские палаты заполнили гости, Апраксин праздновал вступление в должность воеводы двинского. Дьяк Озеров расстарался. Потряс купцов городских, иноземных гостей пошерстил — и обеденный стол удался на славу. Не отстал и архиерей, прислал разных пряностей, рыбу, пиво.
Едва Петр произнес здравницу в честь нового воеводы, как под окнами ухнули пушки.
— Ай да молодец Федор, — крикнул Петр и подмигнул Апраксину. — Ежели так архангелогородцы чествуют воеводу в первый день, значит, почуяли в тебе хозяина.
Упомянул и летописец это застолье. «Велики государь хлеб кушал у воеводы Федора Матвеевича. Стрельба была из пушек. От государя архиерею много подачи было».
Архиерей перед уходом напомнил новому воеводе:
— Не позабудь взавтрево на литургию. Новыя лета славить будем.
1 сентября Афанасий совершал в соборе «действо Нового лета», правил литургию с песнопением. Воевода стоял на самом почетном месте, рядом с государевым, но оно пустовало. Петр в соборе так и не появился. На площади в унисон с колокольным перезвоном гремели залпы. «…Стрельба была из пушек и из полков из мелкого оружия по три выстрела и с яхты государевы и с немецких кораблей…» Выйдя из собора, Апраксин забеспокоился:
— Государь где-то припозднился?
Всесведущий дьяк Андрей Озеров, озираясь, вполголоса с ухмылкой доложил:
— Здравствует он, намедни с князь Борисом к смазливой женке, вдовице Володимеровой наладились.
Апраксин подошел к архиерею и уже по-свойски попросил:
— Не обессудь, владыко, поезжай к государю, присмотри, мне-то не с руки с незнакомыми бабами якшаться.
Афанасий понимающе улыбнулся, разыскал Петра, да и застрял у него. «Великий государь преосвященного архиепископа милостивым своим словом любительне жаловал и из своих государских рук жаловал преосвященного архиепископа водкою. Сего 1 числа день был благополучный и воздух прозрачный».
Воевода, воспользовавшись передышкой, поспешил на новую верфь. Близился день закладки яхты, надо было все успеть.
Еще на мостках через Кузнечиху у Апраксина отлегло на душе: мимо одна за другой тянулись подводы с бревнами и досками, на берегу копошились плотники, настилали помост для будущего судна. Заискивающе улыбаясь, подбежал и низко поклонился старший приказчик. Вразвалку, не торопясь, усталой походкой подошел Яким Воронин, слегка поклонился. Апраксин вопросительно посмотрел на него.
— Все успеется, Федор Матвеев. Помост уложим дни через два. Федосейка и Кикин нынче с управителем киль подбирают в магазейне.
— Ну, ну, гляди, первый блин штоб не комом.
Откуда-то появился запыхавшийся подьячий, низко кланяясь, проговорил:
— Государь великий вам повелел к нему поспешать на остров.
«Неймется Петру Лексеичу, — вздохнул про себя Апраксин, — не иначе затею какую надумал».
В дворцовой светелке на Моисеевом острове было шумно. Оба князя, Лефорт и Бутурлин, сильно подвыпившие, о чем-то спорили.