Из 23 осужденных петрашевцев в крепость был доставлен только 21. Двое из них избежали заточения в крепость: Р.А. Черносвитов сразу был отправлен в ссылку, В.П. Катенев в связи с душевным расстройством был госпитализирован в психиатрическую больницу. Судебное разбирательство началось лишь 30 сентября 1849 года и продолжалось до 16 ноября того же года. За время пребывания в крепости Достоевский успел написать рассказ «Маленький герой», содержание которого было оптимистичным и, казалось, не соответствовало тюремному положению автора.
В суде Достоевскому было предъявлено обвинение в том, что он в кружке Петрашевского читал письма Белинского и присутствовал при чтении сочинения поручика Н.П. Григорьева «Солдатская беседа», в котором усмотрели «крамольное содержание». Достоевский не думал, что приговор будет слишком суровым. Он считал, что защитой его доброго имени будут чистота его совести перед обществом и благонамеренность помыслов.
Но военный суд посчитал действия Достоевского опасными для общества и приговорил: «Отставного инженера-поручика Ф.М. Достоевского за недонесение о распространении письма Белинского и сочинений поручика Григорьева лишить чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием». 19 декабря 1849 года на постановлении суда Николай I написал резолюцию: «Быть посему». О смертном приговоре Достоевский узнал только 23 декабря 1849 года, уже стоя на эшафоте.
Из Петропавловской крепости петрашевцев привезли на Семеновский плац, где они впервые за 8 месяцев вблизи увидели друг друга. В похудевших, бледных, обросших волосами людях с трудом можно было узнать прежних молодых и крепких кружковцев. Им разрешили пожать друг другу руки, а Достоевский успел прочитать написанный в крепости вышеназванный рассказ стоявшему рядом Николаю Александровичу Момбелл.
Один из военных должностных лиц прочитал постановление суда и указ императора о смертной казни. Приговор оказался неожиданным и потряс петрашевцев. О том, какое ошеломляющее впечатление произвело это сообщение, позже вспоминал Ахшарумов Дмитрий Дмитриевич: «Чувство убийственной тоски и мрачные зловещие предчувствия овладели мною. Несколько минут я был без мысли, как бы ошеломленный ударом в голову, мне показалось, что я стою на пороге конца моей жизни». Эти же чувства в тот момент испытали и все остальные петрашевцы. Дальнейшие действия военных не оставили у них сомнений, что их готовят к смертной казни.
На них надели белые балахоны с капюшонами (саваны) и возвели на эшафот. К каждому подошел священник с крестом и с молитвой о принятии смерти «с христианским смирением». От исповеди и покаяния все отказались, но крест поцеловали.
Первую группу приговоренных – М.В. Петрашевского, Н.А. Момбелли и Н.П. Григорьева – подвели к трем столбам и привязали к ним с заведенными назад руками. Надвинули на глаза капюшоны и лишили их возможности взглянуть в последний раз на землю, эту твердую опору, которая пока еще не исчезла под их ногами. Остальных свели с эшафота и поставили лицом к тем, которые должны были через несколько минут принять смерть. Поэт Александр Иванович Пальм (1822–1895) за недостатком улик был освобожден от наказания. Он подошел к каждому петрашевцу, обнял и попрощался. «Да хранит вас Бог», – произнес он со слезами на глазах. Достоевский, одетый в саван, стоял во второй тройке рядом с Сергеем Федоровичем Дуровым (1816–1869) и поэтом Алексеем Николаевичем Плещеевым (1825–1893).
– Ну, каковы мы в этих одеяниях? – попытался пошутить кто-то из них.
Но Достоевскому было не до шуток. Он теперь не сомневался, что обречен, что стоит у последней черты своей жизни. Он с ужасом ждал, «когда часы пробьют в последний раз» (Блок), и уже всем своим существом ощущал надвигавшуюся смерть. Один из сильнейших инстинктов человека – инстинкт сохранения жизни – был подавлен чувством глубокого отчаяния и бессилен был перед предстоящей катастрофой. Да и как он мог проявить себя у человека, уже покрытого саваном и стоявшего на пороге гибели.
Достоевский был из привилегированной семьи и сам был уже известным писателем, но он был признан «врагом самодержавия», а потому опасен и не заслуживал никакого снисхождения. Жестокий самодержавный режим не щадил таланты. Здесь, у края могилы, Достоевский пережил глубокий стресс. Душевный мир его был нарушен и поколеблен: он ясно осознал весь ужас своего положения. Он должен умереть теперь, когда имя его стало известно в литературных кругах и он был полон новых творческих замыслов, которые погибнут вместе с его физической смертью. А ведь он еще не успел достаточно познать окружающий мир, познать самого себя и определить свои возможности, не успел создать свою семью, хоть ему было уже 28 лет. И жажда жизни, о которой он раньше мало думал, теперь с невероятной силой ожила в его обостренном сознании.