Осенью этого года Достоевский поселился на одной квартире с товарищем по Инженерному училищу, начинающим писателем Д.В. Григоровичем. Денег у них хватало только на первую половину месяца; остальные две недели они питались булками и ячменным кофе. Прислуги не было, и самовар они ставили сами. «Когда я стал жить с Достоевским, – рассказывает Григорович, – он только что кончил перевод романа Бальзака „Евгения Гранде“. Бальзак был нашим любимым писателем… Достоевский просиживал целые дни и часть ночи за письменным столом. Он слова не говорил о том, что пишет; на мои вопросы он отвечал неохотно и лаконически; зная его замкнутость, я перестал спрашивать. Я мог только видеть множество листов, исписанных тем почерком, который отличал Достоевского; буквы сыпались у него из-под пера точно бисер, точно нарисованные… Как только он переставал писать, в его руках немедленно появлялась книга. Он одно время очень пристрастился к романам Ф. Сулье; особенно восхищали его „Записки демона“. Усиленная работа и упорное сидение дома крайне вредно действовали на его здоровье: они усиливали его болезнь, проявлявшуюся несколько раз еще в юности, в бытность его в училище. Несколько раз во время наших редких прогулок с ним случались припадки. Раз, проходя вместе с ним по Троицкому переулку, мы встретили похоронную процессию. Достоевский быстро отвернулся, хотел вернуться назад, но прежде, чем успели мы отойти несколько шагов, с ним сделался припадок, настолько сильный, что я с помощью прохожих принужден был перенести его в ближайшую молочную лавку; насилу могли привести его в чувство. После таких припадков наступало обыкновенно угнетенное состояние духа, продолжавшееся дня два или три».
Роман был закончен в ноябре 1844 г.; в декабре он подвергается полной переработке; в феврале 1845 г. – вторая переделка. «Кончил я его (роман) совершенно, – сообщает Достоевский брату, – чуть ли еще и в ноябре месяце, но в декабре вздумал его весь переделать; переделал и переписал, но в феврале начал опять снова обчищать, обглаживать, вставлять и выпускать. Около половины марта я был готов и доволен».
Его мучит жажда совершенства. «Я хочу, – заявляет он, – чтобы каждое произведение мое было отчетливо хорошо». При этом он ссылается на Пушкина и Гоголя, Рафаэля и Верне, долго отделывавших свои создания. И это стремление к законченности, эта вечная неудовлетворенность формой преследует писателя всю жизнь. Нужда, заставляющая его работать на заказ, величайшая трагедия его жизни. Нужно покончить с легендой о стилистической небрежности Достоевского. Бесчисленные переделки и обработки, которым он подвергает свои романы, достаточно свидетельствуют о его художественной строгости.
Новая редакция «Бедных людей» его удовлетворяет. «Моим романом, – пишет он, – я серьезно доволен. Это вещь строгая и стройная. Есть, впрочем, ужасные недостатки».
Литературная работа, запутанные дела, призрак нищеты, расшатанное здоровье – таково начало писательской карьеры Достоевского. От успеха романа зависит вся его судьба. «Дело в том, что я все это хочу выкупить романом. Если мое дело не удастся, я, может быть, повешусь». Эти страшные в своем спокойствии слова вводят нас в трагический мир начинающего писателя. Немедленно взята самая высокая нота, поставлен вопрос о жизни и смерти, сразу же incipit tragoedia[4]. Достоевский сознает свое призвание и предчувствует крестный путь. Эпиграфом к его писательскому рождению может служить следующее сообщение его брату: «В „Инвалиде“, в фельетоне, только что прочел о немецких поэтах, умерших от голода, холода и в сумасшедших домах. Их было штук двадцать, а какие имена. Мне до сих пор как-то страшно».
Проходит полтора месяца. Роман переделывается в третий раз. 4 мая он пишет брату: «Я до сей самой поры был чертовски занят. Этот мой роман, от которого я никак не могу отвязаться, задал мне такой работы, что, если бы я знал, так не начинал бы его совсем. Я вздумал его еще раз переправлять и, ей-богу, к лучшему; он чуть ли не вдвое выиграл. Но уж теперь он кончен, и эта переправка была последняя. Я слово дал до него не дотрагиваться».
И снова мрачные предчувствия и мысли о самоубийстве: «Часто я по целым ночам не сплю от мучительных мыслей. Не пристрою романа, так, может быть, и в Неву. Что же делать? Я уже думал обо всем. Я не переживу смерти моей idée fixe».