Выбрать главу

Я снес кольцо… Пришли мне как можно больше денег. Не для игры (поклялся бы тебе, но не смею, потому что я тысячу раз тебе лгал)… Ангел мой, пришли мне 100 фр. У тебя останется 20 или меньше, заложи что-нибудь. Только бы поскорее к тебе!»

В ожидании денежного перевода из Женевы он рискует деньгами, полученными за кольцо, и проигрывает их. У него остается 50 сантимов.

«Друг мой! Пусть это будет моим последним и окончательным уроком», – пишет он вечером жене.

Но добавляет: «…знай, мой ангел, что если б не было теперь этого скверного и низкого происшествия, этой траты даром 220 фр., то, может быть, не было бы и той удивительной, превосходной мысли, которая теперь посетила меня и которая послужит к окончательному общему нашему спасению! Да, мой друг, я верю, что, может быть, Бог, по своему бесконечному милосердию, сделал это для меня, беспутного и низкого, мелкого игрочишки, вразумив меня и спасая меня от игры – а стало быть, и тебя и Соню, нас всех, на все наше будущее!»

Имеется в виду письмо, которое он собирается написать Каткову – извиниться за опоздание с присылкой продолжения «Идиота» и предложить ему соглашение: он обещает Каткову второе издание романа в качестве гарантии денег, уже ему выплаченных. Он просит его также выслать немедленно 300 рублей. Эти деньги – они безусловно прибудут в Женеву до 1 мая, позволят Достоевскому переехать в Веве, где нет таких резких колебаний погоды, как в Женеве. И в Веве он возьмется за работу. А когда роман будет закончен, они уедут в Италию…

Он возвращается домой гордый своим новым проектом. Но через несколько дней маленькая Соня простужается во время прогулки и начинает кашлять. Вызванный доктор уверяет, что нет причин для беспокойства. Несмотря на его уверения, Достоевский встревожен до крайности, он ничем не может заняться, не может писать. Он не отходит от колыбели. И его худшие предчувствия оправдываются: 24 мая девочка умирает.

Федор Михайлович обезумел от горя. Он плачет навзрыд над остывающим тельцем, покрывает поцелуями личико и ручки. Он вместе с женой обряжает ее в белое атласное платьице, укладывает в обитый белым атласом гробик, занимается необходимыми для погребения формальностями. А когда первые комья земли со стуком падают на крышку гроба, ему кажется, что его поразили в самое сердце, что его самого закопали, зарыли в землю, что его самого погребли в этой могиле.

Этот ребенок был его гордостью, его надеждой. Он так ясно представлял себе будущее, которое ждет их всех троих. Вечера в кругу семьи, совместное чтение, – всю массу семейных радостей, так внезапно отобранных у него.

Жизнь не баловала его радостями. Одну из этих радостей он только что испытал, такую высокую, такую чистую радость, что он сам стал лучше. И вот даже это высшее человеческое счастье у него отнято. Все кончено, кончено: никогда больше не посмотрит он в это крошечное еще не определившееся личико, не подстережет движения этих крошечных хмурящихся бровок, не дотронется до теплой шейки… И невыносимо будет смотреть на проходящих по улице, встреченных на улице детей, – каждый ребенок будет напоминать об их утрате. Воспоминания о малышке буквально раздирали его сердце. Впервые в жизни он испытывал искушение возроптать на Бога, восстать против преследующей его Судьбы.

«Ох, Аполлон Николаевич, – пишет он Майкову, – пусть смешна была моя любовь к моему первому дитяти, пусть я смешно выражался об ней во многих письмах моих многим поздравлявшим меня. Смешон для них был только один я, но Вам, Вам я не боюсь писать… И вот теперь мне говорят в утешение, что у меня еще будут дети. А Соня где? Где эта маленькая личность, за которую я, смело говорю, крестную муку приму, только чтоб она была жива? Но, впрочем, оставим это, жена плачет. Послезавтра мы наконец расстанемся с нашей могилкой и уедем куда-нибудь…»

В конце мая Достоевские покидают Женеву, где все напоминает им о Сонечке, переезжают на другой берег озера и устраиваются в Веве.

В Веве горе Федора Михайловича и Анны Григорьевны обостряется. Жизнь кажется им бесполезной. «Все наши мысли, все наши разговоры сосредоточивались на воспоминаниях о Соне и о том счастливом времени, когда она своим присутствием освещала нашу жизнь», – пишет Анна Григорьевна.

«Никогда не забуду и никогда не перестану мучиться! – пишет Федор Михайлович Майкову. – Если даже и будет другой ребенок, то не понимаю, как я буду любить его; где любви найду; мне нужно Соню. Я понять не могу, что ее нет и что я никогда ее не увижу».

Ночью Анну Григорьевну мучат кошмары, она захлебывается в рыданиях. Ее мать, приехавшая из Петербурга, тщетно пытается утешить ее. В Веве, маленьком городке, нет никаких развлечений. Панорама голубого и легкого как дым озера, молочно-белых гор, вырисовывающихся на фоне сияющей небесной голубизны, – все это спокойствие, вся эта красота, столь дорогая туристам, доводили до тошноты Федора Михайловича. Он заболевает. Жена его тоже больна. Ему кажется, что только завершив роман, он придет в себя.

«Романом я недоволен до отвращения. Работать напрягался ужасно, но не мог: душа нездорова… Если поправлю роман – поправлюсь сам, если нет, то я погиб».

Тем временем полиция Петербурга вскрывает и читает все его письма и устанавливает за ним наблюдение, что крайне раздражает Достоевского. Женевский священник – осведомитель тайной полиции. Из анонимного письма Федор Михайлович узнает, что на границе, когда он будет въезжать в Россию, его велено тщательно обыскать. И как нарочно как раз в это время он получает по почте запрещенное сочинение «Тайны царского двора времен Николая I»[63]. Среди действующих лиц – ссыльный Достоевский и его первая жена. Там же рассказывается, что Федор Михайлович скончался по дороге в Сибирь, а его жена ушла в монастырь и постриглась в монахини. Этот бесстыдный памфлет страшно возмутил Достоевского. Он пишет протест, который, впрочем, не отошлет, но его черновик сохранится до наших дней:

«От всякой клеветы, как бы она ни была безобразна, все-таки что-нибудь остается».

В начале сентября Достоевские уезжают из Веве в Италию. Сначала они останавливаются в Милане, но город наводит на Федора Михайловича тоску. Не переставая идут дожди, и нигде не найти ни одной русской книги. «Ничего русского, ни одной книги и ни одной газеты русской не читал вот уже 6 месяцев, – пишет он Майкову. – И вот идея „Идиота“ почти лопнула».

Он настойчиво просит Майкова сообщать ему обо всем, что происходит в России. Майков сообщает о создании нового литературного журнала «Заря». Возглавляет редакцию нового журнала Страхов, сотрудничавший в журналах «Время» и «Эпоха». Достоевский горд и взволнован: «Итак, наше направление и наша общая работа не умерли, – пишет он Страхову, – и новое дело нашлось вынужденным начать с того, на чем мы остановились. Это слишком отрадно».

Из Милана Достоевские перебираются во Флоренцию, где устраиваются окончательно недалеко от Палаццо Питти.

Перемена обстановки несколько смягчает горе Федора Михайловича и его жены. Они вместе осматривают соборы, дворцы, музеи. Достоевский восхищается произведениями своего любимого художника – Рафаэля. К тому же они находят библиотеку, выписывающую русские газеты. Федор Михайлович ежедневно проводит в читальном зале послеобеденное время.

Катков присылает деньги с регулярностью, которую только можно желать. Роман продвигается. Достоевский даже решает придать ему неожиданный конец:

«Если есть читатели „Идиота“, то они, может быть, будут несколько изумлены неожиданностью окончания; но, поразмыслив, конечно, согласятся, что так и следовало кончить».

Глава X

«Идиот»

«Русский вестник» начал публикацию «Идиота» в январе 1868 года. Достоевский говорил, что никогда еще не было в его литературной жизни поэтической мысли лучше и богаче, но он не выразил и десятой доли того, что хотел. И действительно, «Идиот», как и «Бесы» и «Братья Карамазовы», – одно из самых значительных его произведений.

вернуться

63

Речь идет о вышедшей в 1863 г. в Вюрцбурге на французском языке книге Поля Гримма «Тайны царского двора». (При Николае I.)