После смерти жены и брата Достоевский чувствует себя бесконечно одиноким, он ищет любви, делает попытку жениться, мечтает иметь семью, иметь детей, стать отцом. Увлечение в конце 1864—начале 1865 года близкой подругой сотрудника своих журналов П. Горского Марфой Браун не было продолжительным и не оставило никакого следа в духовной биографии Достоевского.
Гораздо более значительным и плодотворным для творческой жизни писателя было другое увлечение. Летом 1864 года как редактор петербургского журнала «Эпоха» Федор Михайлович Достоевский получил из имения Палибино Витебской губернии от некоей Анны Васильевны Корвин-Круковской рассказ «Сон» с сопроводительным письмом автора. Ее отец, генерал-лейтенант Василий Васильевич Корвин-Круковский (1800–1875), выйдя в отставку, поселился в своем родовом имении Палибино. У него родились две дочери — Анна и Софья, впоследствии выдающийся математик Софья Васильевна Ковалевская (1850–1891).
И хотя генерал-лейтенант Корвин-Круковский был человеком старого закала, но живительный воздух 60-х годов проник и в его имение. Через много лет Софья Ковалевская вспоминала, что «Анюта стала доставать журналы другого пошиба «Современник», «Русское слово», каждая книжка которых считалась событием дня у тогдашней молодежи. Однажды он (знакомый студент. — С. Б.) принес ей даже нумер запрещенного «Колокола» (Герцена)… Она выписывает теперь ящики книг, и притом вовсе не романов, а книг с такими мудреными названиями: «Физиология жизни», «История цивилизации» и т. д.»
Несколько экзальтированная, мечтательная и романтическая Анна, восторгавшаяся произведениями Достоевского и горько сожалевшая о его трагической судьбе, решила стать писательницей и тайком от всех своих домашних послала свой первый рассказ «Сон» редактору «Эпохи». В этом рассказе речь шла о молодой девушке, которой светские предрассудки помешали полюбить нищего студента. Но вот ей снится вещий сон, и этот сон показывает ей самой ее настоящие чувства. Она прозревает, но поздно: студент уже умер, а вскоре умирает и она сама. Особыми художественными достоинствами рассказ не отличался, а местами был просто слаб, но в нем была такая искренность и непосредственность, а приложенное письмо Анны Васильевны дышало такой чистотой и свежестью, что Достоевский решил напечатать рассказ в «Эпохе» и сразу же ответил автору.
Однажды сестры остались вдвоем в палибинском доме и Анюта сказала Софье: «Послушай, если ты обещаешь, что никому, никогда, ни под каким видом не проговоришься, то я доверю тебе большой секрет». И Анюта вытащила из своего заветного ящичка конверт с красной печатью журнала «Эпоха». На листке крупным почерком было написано: «Милостивая государыня, Анна Васильевна! Письмо Ваше, полное такого милого и искреннего доверия ко мне, так меня заинтересовало, что я немедленно принялся за чтение присланного Вами рассказа.
Признаюсь Вам, я начал читать не без страха: нам, редакторам журналов, выпадает так часто на долю печальная обязанность разочаровывать молодых, начинающих писателей, присылающих нам свои литературные опыты на оценку. В Вашем случае мне это было бы очень прискорбно. Но по мере того, как я читал, страх мой рассеивался и я все более и более поддавался под обаяние той юношеской непосредственности, той искренности и теплоты чувства, которыми проникнут Ваш рассказ… Рассказ Ваш будет мною (и с большим удовольствием) напечатан в будущем же номере моего журнала… Преданный Вам Федор Достоевский».
После смерти жены и брата, изнемогая под гнетом обрушившихся на него материальных невзгод, Достоевский чувствовал бесконечное одиночество, все как-то вокруг него стало холодно и пустынно — и вдруг, как луч света в темном царстве, письмо и рассказ от чистой и романтической девушки из далекого Палибино.
В ближайшем номере «Эпохи» рассказ «Сон» был напечатан. Между редактором и автором «Сна» завязалась тайная переписка через палибинскую экономку и петербургскую подругу Анны Васильевны, дочь петербургского дворцового коменданта А. М. Евреинову. Переписка была тайной, чтобы не вызвать гнев отца-генерала, для которого женщины-писательницы, по словам его младшей дочери, были олицетворением всякой мерзости, он считал каждую из них способной на все дурное.
Катастрофа разразилась совсем неожиданно, когда генералу случайно попалось на глаза письмо со штемпелем журнала на имя палибинской экономки, в котором был также гонорар за рассказ «Сон». Мысль о том, что его родная дочь может переписываться с незнакомым мужчиной, старше ее в два раза, бывшим каторжником, да еще получать от него деньги, показалась старому царскому генералу настолько чудовищной и позорной, что ему стало дурно.
В доме произошел грандиозный скандал. Однако в конце концов этот типичный для русских дворянских семей 60-х годов конфликт между отцами и детьми завершился победой детей. Генерал согласился выслушать рассказ в чтении дочери, не нашел в нем ничего предосудительного и, растрогавшись, сменил гнев на милость. Отец разрешил Анюте переписываться с Достоевским, правда, просил показывать, ему письма. Но самая большая радость — отец позволил дочери познакомиться лично с писателем во время ближайшей поездки в столицу. Сам генерал не мог отлучиться из имения и поэтому предупредил жену: «Помни, что на тебе будет лежать ответственность. Достоевский — человек не нашего общества. Что мы о нем знаем? Только— что он журналист и бывший каторжник. Хороша рекомендация! Нечего сказать! Надо быть с ним очень осторожным».
Когда в конце февраля 1865 года Анюта и Софья вместе с матерью оказались в Петербурге, в доме у своих тетушек, Анюта сразу Же пригласила Достоевского в гости. Однако первое свидание было неудачным. И мать и тетушки поняли буквально наказ генерала ни на минуту не оставлять его дочерей с бывшим каторжником и весь вечер просидели в этой же комнате. К тому же они первый раз в жизни видели писателя и поэтому смотрели на него как на какого-то редкого зверя.
А Достоевского это страшно раздражало и злило, и, как это с ним часто бывало в таких случаях, он отвечал односложно, с преднамеренной грубостью и вел себя совсем не как светский человек. Спустя пять дней он неожиданно пришел снова. Ни матери, ни тетушек не оказалось дома, он почувствовал себя совсем раскованно, начал шутить, смеяться, много рассказывать и полностью очаровал обеих сестер, а пятнадцатилетняя Софья так совершенно в него влюбилась, как может влюбиться девушка ее возраста в такого знаменитого человека. Для пятнадцатилетней Софьи Достоевский был прежде всего великим страдальцем — бывшим каторжником и ссыльным.
Так и воспринимала Достоевского радикально настроенная молодежь 60-х годов, особенно после одного эпизода, случившегося примерно за год до встречи писателя с сестрами Корвин-Круковскими. В это время Достоевский часто бывал в доме одной из будущих пионерок женского медицинского образования в России Надежды Прокофьевны Сусловой (1843–1918). Сохранились воспоминания об одном горячем споре в этом доме между Достоевским и радикальными студентами-медиками тех лет. «Достоевский говорил о будущем русского народа, — пишет мемуарист, — о том, что ему нужно, о его исконных чертах души, развивал те идеи, которые позже выразил в своих творениях. Славянофильская окраска идей Достоевского, с религиозно-мистическим настроением, тогда уже вполне определившимся, — не удовлетворяла его собеседников, «положительно» мыслящих в духе материализма. Один из студентов, особенно азартный оппонент — в упор задал Достоевскому вопрос в такой резкой и прямолинейной формулировке: «Да кто вам дал право так говорить от имени русского народа и за весь народ?!» Достоевский быстрым неожиданным движением открыл часть ноги и кратко ответил изумленной публике, указывая на следы каторжных оков: «Вот мое право!»