Близкие к Сологубу Иванов-Разумник и Николай Оцуп считали, что Анастасия Николаевна хотела принести свою жизнь в жертву, чтобы выкупить у судьбы жизнь мужа: после гибели Блока и Гумилева третьим, по ее мнению, должен был стать Сологуб. Ахматова и Кузмин думали, что Чеботаревская влюбилась — и заболела от неразделенной любви. Сам Федор Кузьмич в письме Горнфельду, написанном в декабре 1921 года, приводил еще одну версию гибели жены: «В самом безумии своем она подчинялась тому же голосу любви: испуганная моей стенокардией, она вообразила, что ее длительная болезнь смертельно измучит меня и что, умирая, она меня спасет».
Родные знали симптомы нервного заболевания Чеботаревской. Анастасия Николаевна попросила сестру Ольгу, племянниц Татьяну и Лидию ухаживать за ней: Сологуб сам был болен, но старался караулить жену и не выпускать ее из дома. Дежурила у больной и ее подруга Сенилова, вдова композитора.
Татьяна Черносвитова вспоминала о последних днях своей тетки: «Особенно трудно было устеречь от попытки самоубийства по той причине, что внешне болезнь совершенно для постороннего глаза незаметна — никаких странностей, ничего от „сумасшедшего“, только бледность, вялость, угнетенный вид и одна навязчивая идея, которая хитро скрывается от окружающих». Иногда, правда, Анастасия Николаевна явно выдавала свое намерение расстаться с жизнью. Накануне смерти она отдала Сениловой свои любимые ботинки, в которых ранее планировала ехать за границу.
В день гибели Чеботаревской рядом с ней находилась ее младшая племянница, тринадцатилетняя Лидия. Ольга Николаевна ушла на работу, Федор Кузьмич занимался в своем кабинете. Тогда между тетей и племянницей состоялся дикий разговор, который никогда не начал бы здоровый взрослый человек. Сологубы жили в бельэтаже, то есть на втором этаже. Чеботаревская, сев на подоконник и глядя вниз, на Большой проспект, спросила у девочки:
— Как ты думаешь, если упадем из окна — разобьемся насмерть?
Самое страшное здесь — ее «мы». Смерть уже не пугала Чеботаревскую даже применительно к родным ей людям.
— Ну что ты, тетечка, разве что ноги сломаем, — ответила непосредственная Лидочка.
Около пяти часов Сологуб закончил заниматься и вышел из дома вместе с племянницей, чтобы купить жене бром. Пользуясь краткой отлучкой мужа, Анастасия Николаевна смогла ускользнуть из дома. Татьяна Черносвитова вспоминала о Чеботаревской: «Она проводила их до двери, ничем не выражая своего затаенного намерения. С ней осталась домработница Ольга. Через 10 мин. после отхода Ф. К. Ан. Ник. оделась и, сказав Ольге, что идет навстречу Ф. К., вышла из дома. Ольга по глупости [вставлено: „и т. к. болезнь не замечалась ею“] выпустила ее».
Сологуб потом говорил, что Чеботаревская строила серьезные планы: хотела закончить большой труд о французских женщинах XVIII века, мечтала вместе с супругом написать роман из эпохи Екатерины Второй…
Николай Оцуп по чистой случайности первым в литературном Петрограде узнал о гибели Анастасии Николаевны. Зайдя к Сологубу по литературным делам, он спросил о здоровье Чеботаревской.
— Ее нет, — ответил Федор Кузьмич.
Гость не сразу понял, что значили эти слова, решив, что Анастасии Николаевны просто нет дома: на лице Сологуба не было никакого выражения, и он что-то бормотал о какой-то корове. По словам Оцупа, Федор Кузьмич связывал большие надежды с коровой, которую они с женой держали в Костроме. У них там было свое хозяйство, они разводили кур[48]. И теперь Федору Кузьмичу казалось, что вся беда произошла оттого, что не продали вовремя корову. Если бы сбыли ее с рук, выручили бы деньги, смогли бы уехать. «Она не дождалась. Я не уберег. 17 лет душа в душу», — лепетал Сологуб.
Глава тринадцатая
ДЕЯТЕЛЬ ИСКУССТВА
48
О костромском хозяйстве Сологубов сохранилось мало сведений. Судя по всему, оно не могло серьезно повлиять на благосостояние писательской семьи.