Федюшка скинул с себя тулуп и набросил на лошадей.
За железной изгородью с высокими железными же воротами стояла длинная приземистая кирпичная хоромина с узкими окнами-бойницами. Федюшка открыл дверь и впустил с собой клубы молочного тумана. Ничего не мог он рассмотреть в сизом сумраке, и пока думал, куда идти, кто-то тихо дернул его за рукав.
— Тебе чего, мальчик?
Федюшка обернулся и увидел перед собой бледно-серое пятно вместо лица.
— Мне Петра Лукича нужно. Из Ярославля я.
— Из Ярославля! Батюшки! Петр Лукич уж ждет вас не дождется. Идите за мной.
Мальчик, или старичок, — Федюшка так и не понял, — быстро пошел между столами, за которыми, низко нагнувшись, сидели люди, в дальний конец хоромины. Федюшка, боясь ненароком толкнуть кого под руку, бочком семенил за ним. У двери они остановились, и провожатый, осторожно постучав, дернул за ручку.
— К вам, Петр Лукич.
Федюшка вошел в небольшую полусумрачную каморку и остановился у порога.
— Ба, никак Федор Григорьич?
— Здравствуйте, Петр Лукич…
— Здравствуй, здравствуй! Вот ты какой, заводчик! Мне Федор Васильич много о тебе передавал.
Федюшка с любопытством разглядывал Морозова. Не был он похож на ярославских купцов иль заводчиков: лицо чисто бритое, густые черные волосы коротко подстрижены; одет был в темную суконную пару, на ногах — кожаные сапоги в обтяжку.
— Как доехал? — Петр Лукич усадил Федюшку на лавку, сам сел рядом. — Умаялся небось, а? Ну, ладно, отдохни немного, а там и к делу. Жить будешь у меня: хочешь здесь, на Рогожской заставе, хочешь — в Зарядье, рядом с Кремлем.
— Ежели можно, лучше здесь, Петр Лукич.
— Ай, молодца! Не сманил тебя Кремль. Правильно, Федор Григорьич, одобряю: иль учиться, иль баклуши бить. А я тебя с Аннушкой познакомлю, вот вам вдвоем и веселее будет. Кто там у тебя на дворе-то стоит?
— Антип с лошадьми, Петр Лукич.
— Антип так Антип. С ним и поедем.
Петр Лукич запахнулся в нагольный бараний тулуп, бросил мимоходом на голову шапку из серой кудрявой мерлушки, не останавливаясь, дал кому-то строгий наказ и широко открыл дверь. Федюшка шагнул за порог, зажмурился и прикрыл глаза ладонью.
— Ха-ха-ха! Печет? Антип, давай свой экипаж, не видишь, барин ждет!
Антип сбросил с лошадей тулуп и подвел их под уздцы к воротам. Поклонился Морозову.
— Здоров, Антип. Не замерз?
— Бог миловал, барин, — Антип понял, что Морозов не так уж и грозен, и, поправив на голове свой валяный шишак, усмехнулся. — Не купил батька шапки, пусть уши мерзнут!
— Так тебе, дураку, и надо, — усмехнулся Петр Лукич и приказал: — Гони прямо! Привезешь в срок — будет тебе шапка!
Антип обернулся, не веря ушам своим, потом гикнул и, поскольку не знал, к какому надо сроку, решил гнать во всю мочь.
— А вот и наша Аннушка!
Из комнаты выбежала тоненькая высокая девочка с большими карими глазами, чуть моложе Федюшки. Она бросилась отцу на шею, прижалась щекой к его груди.
— Эко ты, невеста!.. При гостях-то. Вот гостя тебе привел, знакомься: Федором Григорьевым его зовут. Из самого Ярославля!
Девочка покосила на Федюшку карим глазом, тихо сказала, будто прошелестела:
— А я Аннушка.
— Зови меня Федюшкой, меня дома так звали.
— Федюшка так Федюшка, — заключил Петр Лукич и махнул рукой в сторону двери. — А ну, давай, кормилица, угощай нас, чем бог послал.
Только тут заметил Федюшка у двери сухонькую старушку с маленькими лукавыми глазками.
— И Антипа не забудь, — добавил Петр Лукич. — Покажи, куда коней поставить, овса дай. Да и самого накорми, напои и спать уложи — умаялся он за дорогу-то. А мы в трапезную пошли.
Дом у суконщика оказался весьма обширным, всего в нем было вдоволь. Но все казалось Федюшке, чего-то не хватает. А чего — понять не мог. Наконец, когда сели за стол и наступила тишина, догадался — безлюдно в нем, а к этому он был непривычен. И хозяйки не видно, а как же это — в дому и без хозяйки!
— Вот так мы и живем, Федюшка: я да свет мой Аннушка. Вот еще Прасковья-кормилица, божья старушка… Да ты головой-то не крути, все одно хозяйки не увидишь — померла она летось… — Петр Лукич покосился в сторону дочери, глаза которой наполнились слезами, и быстро повернул свой разговор. — А что, Федор Григорьич, как батюшка? Топает еще?
— Болеет часто. Сам хотел приехать, да забоялся — мало ли что в дороге-то…
— Ладно, без него управимся. Дела как идут? Варите-плавите?
— Благодарствую, Петр Лукич, убытку пока не терпим, а доход какой-никакой имеем.
— Это уже дело. И какими же оборотами ворочаете?
— До шести тысяч и более, — скромно сказал Федюшка, не зная, удивит он этим Петра Лукича, иль тот засмеется: неведомы ему были доходы и обороты московских мануфактурщиков.