Через несколько минут фашисты перешли в атаку. Шапеня принял бой. Один.
О том, что было дальше, рассказывали потом пленные фашисты.
Шапеня перебрался на самую вершину холма, чтобы лучше видеть врагов. Те сперва не догадались, что он один, хотя чувствовали, что партизан немного. Пулемет Шапени время от времени вздрагивал, и два-три фашиста навечно зарывались носом в песок.
Но вот фашисты появились и со стороны леса. Шапеня понял: отступать некуда, он — в волчьем кольце. К тому же кончились патроны.
И фашисты перестали стрелять. Наступила зловещая тишина.
Тогда Михась снял с пояса лимонку. Вытащил из нее предохранитель, сжал гранату в руке. Встал в полный рост, вышел на дорогу.
Фашисты видели его. Могли пулями изрешетить с ног до головы. Но зачем? Теперь ведь можно этого проклятого пулеметчика взять живым.
Молча, с автоматами наготове смотрели эсэсовцы на Шапеню. Они ждали, что партизан заплачет, поднимет руки вверх или бросится на колени и станет просить у них пощады.
Но он неожиданно запел:
И видать, страшно карателям стало. Потому что вскинули они автоматы. Офицер отрывистым, как лай, приказом остановил солдат.
Черные мундиры сдвинулись ближе друг к другу и, по-прежнему не произнося ни звука, пошли на нашего парня. А он, смело глядя смерти в глаза, снова запел:
Когда враги подошли к нему совсем близко, граната словно сама собою взлетела вверх. Раздался взрыв. Это была смерть Шапени. Но и смерть врагов!..
Дядя Петрусь умолк и опустил голову. Некоторое время молчали все.
— А дальше, дальше что было, дядя Петрусь?..
— Похоронили мы нашего Михася через два дня, когда на это место вернулись. Салюта не было: берегли патроны. Салют на следующую ночь дали — на железной дороге. Эшелон с танками и снарядами под откос шуганули. Там еще цистерны с бензином были. Вспыхнули они, да так, что стало светло как днем.
Телеграмма
Хорошая собака Дунай: красивая, спокойная. Одно плохо — яму каждый день роет рядом со своей конурой. Выроет яму, уляжется в нее на холодный песок и от удовольствия даже голову на лапы положит. А потом за ней приходится эти ямы зарывать. Делает это Федос не потому, что велено, а так, по собственному желанию.
Вот и сейчас засыпал Федос очередную яму, ногами утрамбовал. Приставил лопату к забору, по двору прошелся. А работа — сама навстречу: в заборе штакетина оторвалась. На земле валяется.
Взять в сенях молоток и два гвоздя — много ли на это времени нужно?
Тук-стук, тук-стук — и готово.
Отошел Федос на шаг, бросил взгляд: ровно ли прихватил. И тут увидел, что к калитке подъехал на велосипеде Сергей.
— Федос, тебе телеграмма!
— Где она?
— Сейчас получишь. Она ведь пешком идет.
— Кто? Телеграмма?
— Да нет! Почтальонша. Меня спрашивала, дома ли ты.
— А от кого телеграмма?
— Не знаю. Хочешь, я на почту, к сестре, слетаю, спрошу?
— Нет, ты лучше навстречу почтальонше езжай!
— Давай вместе! Садись!
Федос сел на раму, и Сергей что было мочи заработал ногами.
Почтальоншу с большой брезентовой сумкой, до отказа набитой газетами и журналами, увидели ребята еще издали. Подъехали. Федос расписался и получил телеграмму. В ней была наклеена всего-навсего одна строка: «Субботу приеду. Мама».
— Уедешь? Домой? — тихо спросил Сергей.
— Мама завтра приезжает.
— Скучно будет без тебя.
— А мне, думаешь, весело?
Комок земли несильно ударил Сергея в спину.
— Это кто там бросается, чих на него? — вскочил Сергей.
— Противник — там! — командирским голосом крикнул Федос. — Заходи, Сергей, с фланга, а я в лоб ударю. Атакуем!
— Ура-а-а!
Со двора — писк и смех. На улицу выскочила Лена.
— Не надо, мальчики! Сдаюсь.
— Дать бы тебе как следует, чтобы знала, как на людей нападать! — насупился Сергей.
— Ну ладно, и не больно совсем, не притворяйся, пожалуйста, — засмеялась Лена. — Мальчики, что это вы тут такое интересное читаете?
— Телеграмму, — Федос протянул листок Лене.
Она пробежала глазами текст. Схватила Федоса за пуговицу, заглянула в глаза: