— Что там такое? — строго спросила учительница.
Сдержанное молчание было ей ответом.
Отлепив шарик со лба, улыбаясь, Давыдов бегло осмотрел ребят: белёсые, русые, чёрные головки низко склонились над партами, но ни одна загорелая ручонка не выводила букв…
— Закончили, дети? Теперь пишите следующее предложение…
Давыдов терпеливо ждал, не сводя смеющихся глаз со склонённых головок. И вот один из мальчиков медленно, воровато приподнял голову, и Давыдов прямо перед собою увидел старого знакомого: не кто иной, как сам Федотка Ушаков, которого он однажды весною встретил в поле, смотрел на него узенькими щёлками глаз, а румяный рот его расползался в широчайшей, неудержимой улыбке. Давыдов глянул на плутовскую рожицу и сам чуть не рассмеялся вслух, но, сдержавшись, торопливо вырвал из записной книжки чистый лист, сунул его в рот и стал жевать, быстро взглядывая на учительницу и озорно подмигивая Федотке. Тот смотрел на него во все глаза, но, чтобы не выдать улыбки, прикрыл рот ладошкой.
Давыдов, наслаждаясь Федоткиным нетерпением, тщательно и не спеша скатал бумажный мякиш, положил его на ноготь большого пальца левой руки, зажмурил левый глаз, будто бы прицеливаясь. Федотка надул щёки, опасливо вобрал голову в плечи, — как-никак шарик был не маленький и увесистый… Когда Давыдов, улучив момент, лёгким щелчком послал шарик в Федотку, тот так стремительно нагнул голову, что гулко стукнулся лбом о парту. Выпрямившись, он уставился на учительницу, испуганно вытаращил глазёнки, стал медленно растирать рукою покрасневший лоб, а Давыдов, беззвучно трясясь от смеха, отвернулся и по привычке закрыл ладонями лицо.
Разумеется, поступок его был непростительным ребячеством, и надо было соображать, где он находится. Овладев собою, он с виноватой улыбкой покосился на учительницу, но увидел, что она, отвернувшись к окну, также пыталась скрыть смех. Худенькие плечи её вздрагивали, а рука со скомканным платочком тянулась к глазам, чтобы вытереть выступившие от смеха слёзы.
Сделав серьёзное лицо, Давыдов взглянул на Федотку. Живой, как ртуть, мальчишка уже нетерпеливо ёрзал за партой, показывая пальцем себе в рот, а потом раздвинул губы: там, где некогда у него была щербатина, — торчали два широких, иссиня-белых зуба, ещё не выросших в полную меру и с такими трогательными зубчиками по краям, что Давыдов невольно усмехнулся.
Он отдыхал душой, глядя на детские лица, на склонённые над партами разномастные головки, невольно отмечая про себя, что когда-то, очень давно, и он вот так же, как Федоткин сосед по парте, имел привычку, выводя буквы или рисуя, низко клонить голову и высовывать язык, каждым движением его как бы помогая себе в нелёгком труде. И опять, как и весною при первом знакомстве с Федоткой, он со вздохом подумал: «Легче вам, птахи, жить будет, да и сейчас легче живётся, а иначе за что же я воевал? Уж не за то ли, чтобы и вы хлебали горе лаптем, как мне в детстве пришлось?»
Из мечтательного настроения его вывел всё тот же Федотка: словно на шарнирах вертясь за партой, он привлёк внимание Давыдова, знаками настойчиво прося показать, как у того обстоит дело с зубом. Давыдов улучил момент, когда учительница отвернулась, и огорчённо разводя руками, обнажил зубы. Увидев знакомую щербатину во рту Давыдова, Федотка прыснул в ладошки, а потом с величайшим самодовольством заулыбался. Весь его торжествующий вид красноречивее всяких слов говорил: «Вот как я тебя обставил, дядя! У меня-то зубы выросли, а у тебя — нет!»
Но через минуту произошло такое, о чём Давыдов и долгое время спустя не мог вспоминать без внутреннего содрогания. Расшалившийся Федотка, снова желая привлечь к себе внимание Давыдова, тихонько постучал о парту, а когда Давыдов рассеянно взглянул на него, — Федотка, важно откинувшись, полез правой рукой в карман штанишек, вытащил и опять быстро сунул в карман ручную гранату-лимонку. Всё это произошло так мгновенно, что Давыдов в первый момент только ошалело заморгал, а бледнеть начал уже после…
«Откуда у него?! А если капсюль вставлен?! Стукнет по сиденью, и тогда… О, чёрт тебя, что же делать?!» — с жарким ужасом думал он, закрыв глаза и не чувствуя, как пот прохладной испариной выступил у него на лбу, на подбородке, на шее.
Надо было что-то немедленно предпринять. Но что? Встать и попытаться силой отобрать гранату? А если мальчишка испугается, рванётся из рук и ещё, чего доброго, успеет швырнуть гранату, не зная, что за этим последует его и чужая смерть… Нет, так дело не годится. Давыдов решительно отверг этот вариант. Всё ещё не открывая глаз, он мучительно искал выхода, торопил мысль, а воображение помимо его воли услужливо рисовало жёлтую вспышку взрыва, дикий короткий вскрик, изуродованные детские тела…