Тут с Данилкой поравнялся Николай.
— Давай, давай прибавляй шагу! — сказал он.
Данилка молча потряс головой и шагу не прибавил. Но Николай легонько толкнул его в спину и опять повторил:
— Давай, давай! Вместе шли, вместе и прийти должны.
Тоня уже стояла на белых ступеньках. Бидончик висел у неё на руке, а она, сложив ладони, позвякивала монетами. Но посмотрела на Данилку и перестала звякать. А вдруг он сейчас возьмёт да и расскажет Николаю, как она дорогой монету потеряла?
Но Данилка молчал. И Тоня успокоилась, засмеялась:
— Шагай, шагай, воробей! Сам к учителю просился.
Николай поднялся на веранду, всю завитую голубым вьюнком. Хотел постучать в белую учителеву дверь, но дверь открылась сама. Учитель услышал голоса и вышел на терраску.
— Здравствуйте, Фёдор Савельич, — сказал Николай и снял кепку.
— Здравствуйте, Фёдор Савельич, — повторила Тоня.
И Данилка прошептал:
— Здравствуйте.
Учитель позвал их в холодок, где вьюнок завился погуще, усадил на скамейки. Николай взял у Тони монеты и протянул учителю:
— Вот взрывали гору и нашли. Стоящее что-нибудь или так себе?
Учитель долго разглядывал монеты сквозь свои большие очки. Вертел их, читал надписи на нерусском языке. И всё повторял:
— Интересно… Интересно… Мне кажется, очень стоящие, — сказал он, когда разглядел монеты со всех сторон. — По-моему, это очень древние монеты. Завтра же поеду и Феодосию, покажу их в музее. Может, на этом холме целый город под землёй лежит! Молодец, Коля, что ко мне пришёл! Очень интересная находка. Особенно вот эта. Тут все надписи отлично сохранились!
И он указал как раз на ту монету, которую Тоня потеряла, а Данилка нашёл.
— Это я их несла всё время! — живо сказала Тоня. Ей очень хотелось, чтобы учитель её похвалил. — Это я их всё время берегла. Они работали, а мне дали беречь. Это я…
Тоня опять вспомнила про Данилку, быстро взглянула на него и замолчала. Но учитель ничего не заметил.
— Умница, — похвалил он Тоню. — Я так и в Феодосии скажу, что ты их берегла.
От этих слов Тоня стала румяная, как пион.
Николай встал, простился с учителем:
— Мне пора. Перерыв скоро кончится.
— Ступай, Коля, ступай, — сказал учитель. — До свиданья, товарищи!..
И всем подал руку — и Николаю и Тоне. И Данилке подал.
— Ты хоть и не хранил и не нёс, но и тебе спасибо, Данилка Цветиков. Сопровождал всё-таки.
Данилка ничего не ответил.
Вышли на улицу. Николай ушёл на гору. А когда он ушёл, Тоня ласково сказала:
— Ты, Данилка, не сердись, что я тебя воробьём называла. Это я так, в шутку.
Она была очень рада, что Данилка ничего не сказал Николаю про монету. И учителю не сказал.
— Знаешь, Данилка, ты хоть и маленький, а молодец. С тобой дружить можно. Давай дружить?
Но Данилка ничего не ответил. Он сунул руки в карманы, повернулся и пошёл по мягкой пыльной деревенской улице.
Тоня посмотрела ему вслед и нахмурилась. Такому воробью сказала — давай дружить, а он повернулся и пошёл. Вот ещё!
Тоня сердито забросила косу за плечо. Она запела погромче, чтобы Данилка слышал, и пошла домой. Дом их стоял высоко, на склоне горы. Она шла и оборачивалась и поглядывала сверху на Данилку.
А Данилка уходил всё дальше и дальше. Он ни разу не обернулся, будто Тони и вовсе не было.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Друг обид не помнит
⠀⠀ ⠀⠀
ветиковы жили в низинке, под самой горой. Это было хорошее местечко. От северных ветров загораживала гора. От палящего солнца заслоняли деревья. Высокие тополя посажены здесь давно, их ещё отцов дедушка посадил. Они сверкали на солнце листвой и зеленели с весны до осени — в этом месте под почвой была вода.
Оттого, что была вода под почвой, хорошо росли в саду сливы, яблоньки и абрикосы. Вот они стоят все в цвету, белые и розовые. И люди, проходя мимо по улице, любуются садом — будто светлое облако спустилось к Цветиковым на участок.
Данилка, не заходя домой, перелез через низенькую, сложенную из жёлтого камня стенку.
Пролетел ветерок, посыпались с абрикосов розовые лепестки прямо на голову Данилке. Свежая трава дохнула ему в лицо прохладой. Красные маки закивали ему головками из травы. Будто весь садик обрадовался, что Данилка, набегавшись по горам, пришёл наконец домой.
И у Данилки стало полегче на сердце. Он забрался на отлогую, заросшую травой крышу погреба и уселся здесь в холодке.