Вот я сижу и думаю: вот я сижу и думаю, а там, за окном, — жизнь. Вороны там летают, велосипедисты ездят, Сыромятников мебель носит…
Да, жизнь не стоит на месте!.. Хотя нет, Сыромятников, пожалуй, дома сидит. Он сидит, а перед ним бутылка стоит и банка маринованных огурчиков. А он, чудак, сидит, потому что в мебельном выходной сегодня.
Вот и я сижу и думаю: а давно ли мне семнадцать лет было? Давно. Лет тридцать назад. Как сейчас, помню: течет река Волга, а мне семнадцать лет. А в Волге — рыба. Первая рыбалка тогда была на рассвете, первые соловьи на закате, первые маринованные огурчики на закуску…
А тут еще первая любовь, знаете ли…
— Ты меня любишь? — спрашивают меня, бывало.
— Да, — говорю я, конечно. — Замаринуй огурчиков.
А в ответ слышу:
— Нет.
Нет бы сказать: да! Я, конечно, учитывал силу своего пола и скандалов не давал себе устраивать. Я просто сам тогда спрашивал:
— Ты меня любишь?
В ответ, конечно:
— Да.
— Замаринуй, — говорю тогда, — огурчиков.
А в ответ:
— Нет.
Конечно, при этом и дружба юношеская бывала. Не имей, дескать, сто рублей, а имей сто друзей — вот тебе и вся арифметика!
А потом — дальнейшая жизнь, которая и сейчас продолжается.
Вот я вчера сижу возле дома на скамеечке и в шутку думаю: а не передумать ли мне старую пословицу на новый лад? Например, так: не имей двух рублей, а имей двух друзей, и чтобы каждый из них имел бы при себе рубль. Тогда и твой рубль не пропадет внапрасную, если еще шестьдесят две копейки раздобыть.
И тут как раз — Сыромятников из подъезда. Он хоть немножко и бестолочь, но я все-таки сделал снисхождение. Я ему сказал:
— А у меня рубль.
А он дурак дураком…
— А у меня нету, — говорит.
— Это почему же, — говорю я ему, — нету? Вернись домой и возьми два рубля шестьдесят две копейки.
А он:
— Не могу, — говорит. — На меня жена и так уж сегодня замахивалась.
— Чем, — спрашиваю. — замахивалась-то? Веником? Половником? Банкой с огурчиками?
А он грубый такой, плохо воспитанный такой человек…
— Бюстгальтером, — говорит.
Он такой недотепа, этот Сыромятников, что мне и думать о нем не хочется. У него даже сны глупые. Ему однажды приснилось, будто он шашлык.
— Хорошо, — говорю ему. — Ну, а дальше что?
— А дальше я проснулся, — отвечает.
— И все? — спрашиваю.
— Все, — говорит. — Но только из-за этого чертова шашлыка пива ужасно захотелось.
— Ну, и выпил бы.
— А где? На пивзаводе аппарат какой-то не то сломался, не то вовсе украден, мать его за ногу! А я, как назло, еще и огурцов маринованных наелся!
Ну, что вы скажете! Невозможный же человек! Однако огурчики у него замечательные. Жена у него сама их делает. Когда огурчики-то летом поспевают, она берет и идет на базар и выбирает там самые маленькие, молоденькие такие, с пупырышками. Чесночку, конечно, укропчику, листочки, конечно, от черной смородины. Лучше даже не листочки, а прямо почечки, которые только еще наклюнулись..
Вот я сижу и думаю: а не пойти ли мне к Сыромятниковым?
РЫБА,
НО — С ДУШКОМ
— Значит, так, — сказал я продавщице. — Мне, это самое, рыбки мне бы, но только, это самое, не свежей, а, наоборот, с душком как бы… Есть такая?
— Шутить дома надо! — сказала мне продавщица. — Говорите побыстрее, что вам нужно!
— Тухлую рыбу.
— Так-так, — посмотрела мне в глаза продавщица. — Ага.
— Еще быстрее я не могу, — добавил я тогда.
— Ага, — еще раз сказала продавщица и, обернувшись, покликала: — Кузьма Эдуардович!
Ей-богу, так и покликала: «Кузьма Эдуардович!» Видимо, заведующего.
«При таком-то имени-отчестве — с усами, небось!» — подумал я про него, но, однако, ошибочно. Без усов пришел покликанный Кузьма Эдуардович, а продавщица сказала про меня так:
— Вот, Кузьма Эдуардович, к вам пришли.
— Ничуть, — возразил я. — Не к нему я пришел, а, наоборот, к вам и прошу у вас несвежую рыбу.
— Так-так, — сказал на это и Кузьма Эдуардович. — А вы, товарищ, откуда?
— В Балаклаве я родился, — сказал я ему.
— Так. Так-так.
— Говорит, будто мы подпорченную рыбу подсовываем покупателям, — возвела на меня напраслину продавщица.
На это мы с Кузьмой Эдуардовичем прямо-таки воедино отреагировали.