— Лаис, душа моя, что здесь происходит? — с порога раскатисто пророкотал конногвардеец.
— Это я желаю знать, что здесь происходит? — поворачиваясь, рявкнул Лунев.
— Прошу прощения, господин полковник. — Новый гость отпустил взятое на излом запястье жандарма, и тот, как-то сразу обмякнув, начал растирать пострадавший сустав. — Разрешите представиться, ротмистр Чарновский!
ГЛАВА 5
Любовь движет горы, оставляя на их месте великое множество камней преткновения.
Император шел, расстегнув шинель, не обращая внимания на то и дело срывающийся резкий ветер. День выдался солнечным и морозным. Но сейчас холод почти не чувствовался, только скрипевший под ногами снег напоминал о буйном нраве русской зимы.
— А вот скажи, Сандро, — Николай II повернулся к шедшему чуть позади него мужчине средних лет в ментике лейб-гвардии гусарского полка, — как по-твоему, в чем есть счастье российское?
— Процветание под твоим мудрым правлением, Ники! — не впадая в долгие раздумья, отчеканил тот, кого государь именовал Сандро.
Николай чуть заметно улыбнулся и покачал головой.
— Сандро, дорогой мой, к чему это пустословие?
Александр Георгиевич, герцог Лейхтенбергский, или, как его называли в семейном кругу, Сандро, был в родстве с императором. Правда, не слишком близком, но это только укрепляло их дружеские отношения. С начала войны он состоял при командующем Северо-Западным фронтом и лишь нынче утром прибыл в Царское Село со срочным пакетом.
Государь и гусар остановились возле памятника у входа в лицей.
— «Все те же мы, — прочувствованно вымолвил Николай II. — Нам целый мир — чужбина. Отечество нам — Царское Село». Как не согласиться с гением? Здесь, только здесь я чувствую себя истинно дома. Когда б не императорский долг… Но, увы, Сандро, сей жребий завещан роду моему от века до века. Россия подобна тем самым красавцам-скакунам, которых поставил на Аничковом мосту великий Клодт — та же сила, мощь, та же необузданность. Россия, друг мой, — стихия, стихия неукротимая, подобная урагану. Не человеческому велению, но лишь божьему промыслу по силам совладать с ней.
Что я?! Лишь человек! Всякий мастеровой думает и страдает не менее, а может, и поболее моего. Но разве мастеровому нужно процветание России? Разве заботит его, как станут говорить о его Отечестве за каким-нибудь океаном? Отнюдь нет. Ему бы щи погуще да мед послаще. Есть крыша над головой — и славно. Но попробуй на его кус посягни — вмиг шум пойдет: какой царь злой и как бедного труженика в дугу гнет.
— Но ведь факт, Ники, что при тебе страна богаче стала, и народ воспрял.
— Все так, Сандро. Да только радости в том нет ни мне, ни народу. Ведь настоящую смуту затевают не тогда, когда все из рук вон плохо. Тут от тоски и отчаяния за топоры да вилы хватаются или молят о снисхождении. А вот когда представляется, что знаешь, как будет еще лучше, вот тогда-то революции и свершаются.
— Ты нынче печален, Ники.
— Да, немного. Вот гляжу на памятник и думаю о несправедливости, сознанием народным государям причиняемой. Предок мой, Николай Павлович злокозненного убийцу гения нашего, лишив всех чинов и прав состояния, из страны изгнал. Все долги Александра Сергеевича из своего кармана оплатил. Уж молчу о том, что и семьи-то наши со временем породнились. А все едино. Дантеса царь подослал, чтобы вольнолюбивого пиита убить. — Николай II печально развел руками. — Нет, Сандро, нелегок он, крест государев. Но как бы там граф Толстой, Лев Николаевич, в послании своем меня ни поучал, а все же не ему, а мне нести тот крест на Голгофу земной жизни. И ведь что удивительно, всегда находятся безумцы, кои на сию ношу еще и зарятся. По кусочку, по щепочке растащить хотят! Так, мол, и нести легче, и на дрова сгодится! Нет, не бывать этому!
— О чем ты, Ники?
— Так. Пустое. — Император застегнул пуговицы шинели. — Однако холодает. Пойдем, у меня сейчас будет заседать совет министров, а потом уж и обед.
Лунев оценивающим взглядом смерил фигуру стоящего в дверях ротмистра. При виде его Лаис метнулась было к конногвардейцу, но, перехватив холодный взгляд контрразведчика, застыла на месте.
«На ловца и зверь! — про себя отметил Платон Аристархович. — Интересный, однако, узелок завязывается! По всему выходит, Лаис и господин фехтмейстер — старые знакомые. Может, что и поболее того. Что ж, тогда получается, неспроста госпожа Эстер в царскосельском поезде оказалась, ох неспроста!»
— Что это вы себе позволяете, господин ротмистр? — сурово проговорил Лунев, не спуская глаз с лихого кавалериста. — Вы что же, не ведаете, что посягательство на жандарма, пусть даже и нижнего чина, есть преступление супротив государства?
— Никак нет, господин полковник! — пророкотал Чарновский. — И близко ничего против государства не умышлял. Сей жандарм мною был пойман на мздоимстве и препровожден сюда для сдачи его прямому начальству.
— Что еще за несуразица? — нахмурился Лунев.
— Вот сей червонец, каналья, хотел взять. — В пальцах ротмистра совсем как у фокусника в цирке мелькнула золотая монетка. — На том мною и был изловлен.
— Провоцируете-с, — покачал головой контрразведчик.
— И Господь верных своих на твердость испытывал, — не замедлил с ответом мастер клинка.
Чем дольше Платон Аристархович глядел на рослого красавца, стоящего перед ним, тем лучше понимал великого князя Николая Николаевича, сделавшего его своим адъютантом и любимцем.
Среди прочих великих князей нынешний Верховный главнокомандующий отличался гигантским ростом. Пущенная кем-то в гвардии шутка о том, что Николай Николаевич превосходит Николая Александровича на целую голову, не прибавила императору любви к родному дяде, но, по сути, была истинной правдой. Энергичный храбрый солдат и замечательный наездник, великий князь питал слабость к людям «своей породы». Михаил Чарновский, несомненно, был одним из них. Ростом даже чуть повыше своего патрона, этот конногвардеец был столь же широк в плечах, ловок в седле и, уж конечно, великолепен с оружием в руках. К тому же черты лица его, усы и коротко подстриженная, черная как смоль борода отчего-то неизбежно вызывали в памяти образ великого князя. Не сказать, чтобы он был совсем уж похож на него, и все же определенно имел немалое сходство.
Лунев вполне допускал, что за спиной прежнего инспектора кавалерии могли шептаться, неспроста, мол, Чарновский в таком фаворе, и как бы не оказался он на поверку внебрачным сыном великого князя. Впрочем, кто знает, кто знает?..
— Что вас привело сюда, господин ротмистр? — сурово глядя на нежданного гостя, поинтересовался Лунев.
— Мы с Лаис давние приятели, — не замедлил с ответом ротмистр. — Но позвольте, с кем имею честь?
— Полковник Лунев.
— Лунев, Лунев… — Чарновский наморщил высокое чело. — Погодите-ка, не Платон ли Аристархович?
— Он самый.
— Вот так встреча! — Ротмистр широко улыбнулся и тронул пальцем белый крестик на груди. — Мы же с вами десять лет назад свидеться должны были, а только нынче довелось! Экий же хитрый вольт! Это ж я тогда для вас Миягу изловил! Помните? Отряд генерала Мищенко?
— Сабуро Мияги покончил с собой, — сухо прокомментировал контрразведчик. — Умер прямо в штабе корпуса.
— Да, незадача, — протянул Чарновский. — А я ж тогда как раз в госпиталь угодил! Контузия, знаете ли. Но если вы и впрямь тот самый Лунев, скажите на милость, что это вдруг понадобилось армейской контрразведке в дому у бедной малышки Лаис?
Платон Аристархович смерил говорившего долгим изучающим взглядом. Удивление Чарновского, похоже, было вполне искренним. Хотя, как утверждали в Особом Делопроизводстве, «ложь отличается от истины лишь тем, что слишком на нее похожа».
До сего часа Лунев не очень тревожился о том, чтобы объяснить себе, а уж тем паче кому другому, как он связывает госпожу Лаис с миссией, ему порученной. Ведь не считать же здоровым резоном к тому выспренные заявления экзальтированной барышни о том, что их судьбы связаны накрепко и вместе они спасают Россию.