И хотя такая информация невольно помогала мне, пользоваться ею не всегда было удобно. Иногда, чтобы поднять дисциплину или вызвать у беззаботно настроенного ученика некоторую тревогу, приходилось прибегать к небольшим уловкам. Например, к помощи… врача.
Врачом ЦСКА в 60-е годы начала работать Вера Власьевна Гайдай-Черткова. Она в свое время была мастером спорта по легкой атлетике, и мы были знакомы еще с тех пор. По моей просьбе она как-то вызвала Марка к себе на осмотр, предложила выполнить обычные пробы. Прослушала его, давление измерила…
Все шло как обычно. Вера Власьевна рисует свои зигзаги… И вдруг лицо ее хмурится:
— Знаешь, побегай-ка еще разок!
Спортсмен пожимает плечами, но повторяет пробу.
— А теперь иди сюда, я тебя еще послушаю.
Долго, старательно выслушивает.
— Как у тебя со сном? Все в порядке?
— Вроде не жалуюсь… А что такое?
— Нет, ничего, так, что-то померещилось… А аппетит? Питаешься нормально?
— Все у меня хорошо! Да что вы там увидели, Вера Власьевна? Все же как обычно.
Спортсмены — народ мнительный, Марк уже чуть не кричит.
— Понимаешь, вот этот уголок — взгляни сам — что-то он мне не нравится. И эта кривая при восстановлении не хорошо себя ведет… Но может быть, мне это показалось? Да, конечно, я уверена, что это пустяк. Нагрузки не снижай, тренируйся нормально… Но через пару-тройку дней я на всякий случай тебя еще посмотрю.
Мой ученик идет на урок в некотором смятении. Достаточно одного взгляда, чтобы определить это. Начинаю занятия, не подавая виду, что знаю, о чем шла речь в кабинете… Но делаю так, что получается у него не очень хорошо. Мы давно сработались, и он быстренько улавливает, что серии приемов идут хуже, чем обычно. В первый же короткий перерыв спрашиваю:
— Ну что сказали тебе у врача?
— Да ничего особенного…
— Что-то неважно урок сегодня берешь… и вообще какой-то вялый. Ну ладно, может, это и не ты виноват — сам плохо «подаю» оружие.
Урок заканчивается, больше к этому разговору мы не возвращаемся, и я его отпускаю.
Казалось бы, видимых последствий нет, но на душе у него не спокойно. И скоро мне становится известно, что те послабления в режиме, которые он себе позволял, им самим же исключены. И спит, и ест нормально, и выполняет мои требования безупречно.
Когда он приходит к Вере Власьевне в следующий раз, она тщательно производит все измерения и, улыбаясь, говорит:
— Так я и думала, в прошлый раз произошло какое-то недоразумение. Вот теперь ясно видно — все у тебя хорошо, здоровье в норме.
А потом он идет ко мне на тренировку — и берет урок блестяще!
— Ну, — говорю ему, — молодец! А что врач сказала? Все в порядке? Значит, тревога была напрасной. Продолжай и дальше в том же духе.
Ну а на турнире поведение тренера должно быть особенно гибким. Состояние спортсмена во время турнира неустойчиво, особенно в начале борьбы. Допустим, выиграл твой ученик бой. Но это еще ничего не значит. Его арсенал еще полностью не проверен, он еще немного скован, тороплив или, наоборот, чрезмерно осторожничает, ведет длительные поединки, потому что боится проиграть и выжидает моменты, когда можно действовать без риска.
Гораздо лучше, если тренерская оценка в таких ситуациях неоднозначна, но при этом и правдива. В ней должны быть и похвала, и упрек. Если общий фон самочувствия благополучный, дегтя можно и нужно вылить не скупясь. И никакого ущерба ученику это не нанесет. Если же фон неблагоприятный, то сгущать краски не следует, однако видимые ошибки отметить все же необходимо. В первом случае лучше сказать:
— Да, молодец! Выиграл бой. Это важно. Но смотри: тут, тут и тут противник был очень хорош, а ты ускользнул просто чудом. А вот та ситуация для тебя была и совсем неудачная, тебе повезло, что судья просмотрел или не понял эту деталь. Ну а вот в этом, в этом и том случае ты ж мог нанести удар, согласись сам. Но этого не сделал. Почему? Конечно, многое сделал хорошо, на своем уровне, но кое-где тебя спасло только то, что противник допустил тактическую ошибку, другой может и не ошибиться.