— Ты что же, не лежал?
— Нет…
— А что ж ты делал?
— Играл в шахматы.
Разве нельзя, недоумевал Марк, позволить себе партию-другую? Конечно, можно. Сыграл — лег, отдохнул, отвлекся. Но ведь не двадцать же блицев подряд! Это нагрузка на психику огромная, истощает внимание.
Приходим в зал, начинаю его разминать, а он вялый. Реакции уже не свежие. Не то.
В финале он старался, боролся, но… чемпионом не стал. Хотя до этого, в полуфинале, где с ним сражались четверо из шести финалистов предыдущей Олимпиады, никто не смог нанести Марку больше двух ударов. А в последнем бою его противник ни разу не сумел даже махнуть саблей ближе чем за сорок сантиметров от тела Ракиты. На трибунах уже шутили:
— Ну, вопрос о первом месте ясен. Интересно только, кто станет вторым.
А он, видите ли, увлекся и играл партию за партией, растрачивая себя! И я хорош — решил, что могу спать спокойно. В нашем тренерском деле любая мелочь играет роль. Из-под контроля педагога нельзя выпускать даже самого серьезного ученика. Он может просто не понимать, что делает, фон его жизни более эмоционален. А тренер должен знать и учитывать все.
Хорошо, что у нас в команде не было слабых. Чемпионом стал Сидяк.
На протяжении соревнований фехтовальщик около двухсот раз находится в состоянии предельного напряжения — примерно столько раз он пытается нанести удар. Из этих двухсот ситуаций сорок-пятьдесят становятся критическими: нанесет удар — выиграет бой, попадет в следующую ступень, не нанесет — либо вылетит, либо придется вступать в другую такую же нелегкую схватку, проводить следующий бой. Таким образом, примерно четвертая часть поединков проходит «у барьера». Учитывая это, нельзя ни на секунду выпускать участника из поля зрения, а спортсмен должен сам постоянно контролировать свои порывы.
Фехтование не прощает легкомысленного отношения к противнику или недооценки ситуации.
Как быть со спортом!
После чемпионата мира в Гаване Марк Ракита успешно участвовал еще в двух мировых первенствах: в 1970-м — в Вене и в 1971-м — в Стамбуле. Олимпиада 1972 года в Мюнхене была для него последней. За свою спортивную жизнь он добился многих наград: восемь раз становился чемпионом мира, получил две золотые и две серебряные олимпийские медали.
Сезон 1973 года был первым в новом олимпийском цикле, ведущем к Монреалю. Раките шел уже тридцать пятый год, и он тяжело переживал проигрыш команды в Мюнхене. Многие тогда считали, что в составе сборной пора появиться молодым. Вместо Ракиты в ее состав вошел Виктор Кровопусков.
Судьба Марка, естественно, не могла меня не волновать. Правда, уход из большого спорта не был связан для него с резким изменением жизненного положения: Марк — военнослужащий, и будущее его определено. Но мне казалось, что такой поистине большой мастер еще многое мог бы сделать для фехтования.
Сам Марк тяжело переживал перемену в своей жизни. И это нетрудно понять. Много лет большой мастер отдает всего себя, добывая победы во славу советского спорта, щедро и безоглядно расходует нервы, сердце, все силы! Весь мир смотрит на него, он у самой рампы, на него направлен свет юпитеров, его награждают медалями, о ним пишут журналисты… И в этом ведь тоже часть жизни.
И вот падает занавес, пустеет зал — наступает пора передавать героические роли другим. Тем, кто не раз ему проигрывал, кто, кажется, все умеет делать хуже, чем он. Нужно уйти… Как же так? Ведь он еще может показать свое виртуозное мастерство и железную волю к победе!
Марк Ракита не думал о тренерской работе. Вернее, не считал себя способным к ней. Обдумывать каждое свое слово, стать и пекарем, и лекарем, и сестрой-хозяйкой, а главное — учителем!
— Да разве я смогу? — говорил он мне.
Мне думалось — сможет. Это был как раз тот человек, который сумел бы продолжить начатое мною. И учил его многому, и исподволь, незаметно для него самого, готовил к тренерскому делу… И, как это часто бывает в жизни, пока Марк пребывал в нерешительности, а я раздумывал, как подвести его к тренерскому труду, делу помог случай.
Однажды меня пригласили в институт физкультуры выступить перед студентами. Согласился охотно. Ведь институт — родной дом на всю жизнь, отсюда мне открылся путь в большой спорт. Здесь впервые занялся фехтованием: оно было включено в программу обучения.
В новом здании института оказался впервые. Пока студенты собирались в аудитории, прошелся по длинным коридорам, заглянул в великолепные залы. Один из встретившихся старых знакомых, Валентин Маслов, спросил меня после обычных в таких случаях радостных восклицаний: