— Нужно уничтожить одежду Ренуара.
— Да, госпожа, я спрятала ее в сарае и сожгу на рассвете. Про лошадь скажу, что приблудилась.
— Только сбрую тоже сожги — там знаки Бастилии.
Новая одежда
«Это Монрей, — как только проснулась, стала думать фехтовальщица. — Это он позволил сбежать. Зачем? Ведь, если бы мне вынесли смертный приговор, он бы мог выиграть… Или это я сама сорвалась с крючка, пока он зазевался?»
В окно светило солнце, и день был похож на летний. С улицы доносились людские голоса, шум проезжающих экипажей, лай собак и крики разносчиков. Шарлотты в комнате не было. Ее голос слышался на первом этаже, где она отчитывала какую-то нерасторопную Лизи.
— Но я не могу работать в зале и на кухне, Шарлотта! — пискляво возражала Лизи. — Возьми еще кого-нибудь!
— Помолчи! Мне лучше знать, что делать!
Запахло жареным мясом, но вместе с желанием поесть к горлу в очередной раз подкатила легкая тошнота. «Что же это? — поморщилась Женька. — Может быть, я больна или отравилась этой тюремной едой?»
Фехтовальщица оставалась в комнате, не рискуя высовываться и показываться здешним обитателям. Скоро хозяйка «Божьей птички» сама поднялась наверх и принесла на завтрак то самое жареное мясо, от запаха которого Женьку продолжало подташнивать. Она пожаловалась на свои ощущения Шарлотте.
— Может быть, мясо несвежее?
Шарлотта пристально посмотрела на девушку и присела рядом.
— А вы… вы не беременны, госпожа? — спросила она.
— … То есть… что ты сказала? — несколько оторопела от этого, вполне естественного предположения, фехтовальщица.
— Беременны. Вы ведь замужем. У вас больше ничего не болит?
— Грудь немного.
— Ну вот! — даже обрадовалась Шарлотта.
— Что «ну вот»?.. Какое сегодня число?
— Двадцатое ноября.
Женька сделала в уме нехитрые подсчеты, вспомнила, что ее нижние юбки уже довольно долго не нуждаются в стирке, потом растерянно посмотрела на Шарлотту и пробормотала:
— Да… наверное, я беременна…
— Тогда вам нужно дождаться приезда мужа, госпожа.
— Мужа?.. Не знаю. Я, быть может, уже не нужна ему, — вспомнив беседу с королем, сказала фехтовальщица.
— Как не нужна? У вас будет его ребенок! Вы же не служанка какая-нибудь!
— В глазах правосудия я преступница.
— Но не в глазах вашего мужа! Ради своего ребенка он должен помочь вам!
— Как мне его дождаться? Я не могу находиться у тебя постоянно. Если меня будут искать и сыщик окажется умным, он когда-нибудь доберется и сюда.
— Ничего, я помогу. Вот что я тут надумала — вам надо поискать небольшую квартиру где-нибудь в предместье и там спрятаться до приезда вашего мужа. Я сама этим займусь и думаю, что через пару дней вы уже сможете туда перебраться.
— А сейчас?
— А сейчас?.. Сейчас вы будете… — Шарлотта задумалась. — Вы будете деревенской сиротой Жанин, которая пришла в город искать работу и заблудилась. Я вас приютила и пристроила на кухню. Вы можете делать вид, что работаете, а сами просто будете находиться там. Вас никто не увидит. Я дам вам чепец, чтобы спрятать короткие волосы, и фартук. В залу выходить не будете. Там работает Лизи.
Женька не только согласилась, а даже обрадовалась. Образ, предложенный Шарлоттой, позволял, как скрываться, так и оставаться относительно свободной. Она даже поверила, что в новой одежде начнет какую-то другую, более простую и мирную жизнь. Она думала об этом искренне, но боевой кинжал Ренуара продолжал лежать у нее под подушкой.
— Теперь Матье и Ксавье, — сказала фехтовальщица. — Зови их.
Присутствие в «Божьей птичке» сбежавшей узницы Бастилии, как повара, так и мальчика, конечно, не на шутку потрясло и взволновало. Мальчик пришел в себя первым и сразу принял сторону фехтовальщицы. Он, как и все мальчишки, принимающие силу в любых ее обличиях, посчитал за великий почет стать участником жизни своей любимой героини, будь она даже самим дьяволом. Матье сначала слегка растерялся, но он тоже помнил о помощи фехтовальщицы их тонущему заведению, сочувствовал ее положению, поэтому, несмотря на понятные сомнения и обывательский испуг, согласился помалкивать.
Шарлотта окончательно отдала Женьке свою комнатку, сказав, что перейдет жить к Матье.
— Ты его любишь или так? — спросила фехтовальщица.
— Любовь — это ваши господские штучки, сударыня, а Матье… Да, он ласковый, но главное, дело знает. Я ведь тоже жду ребенка, госпожа.
— Да?.. И давно?
— Третий месяц пошел. Мы пожениться хотим, но батюшка благословения не дает.
— Почему?
— Все хочет «Ладью» к своим рукам прибрать. Фофан ведь не женат еще.
— А про ребенка твой батюшка знает?
— Знает, поэтому и торопит, пока живот еще не вырос. Говорит, Фофан в этом деле профан, ничего не поймет, а ты станешь хозяйкой большой гостиницы, а не какой-то «Божьей птички».
— Он, значит, признал, что ты можешь быть хозяйкой?
— Вроде признал, но все одно, не слишком доволен.
— Тогда выходи замуж за Матье. Зачем тебе благословение? Я ведь тоже не послушалась, видишь?
— Вижу. Теперь вас преследует полиция, госпожа.
— Меня преследуют за другое.
— Это вы так думаете. Завтра я схожу к крестной. Она поможет найти комнату в предместье.
Шарлотта замаскировала короткие волосы фехтовальщицы чепцом, проводила ее на кухню, а сама ушла к своей крестной хлопотать о новом жилье для своей опасной гостьи.
Женька прошла на кухню, над реконструкцией которой когда-то занималась вместе с де Бонком и Матье. Повар сначала хотел усадить ее в уголке на табурет, но она попросила дать какую-нибудь работу. Он подал ей корзинку с капустой, которую надо было нашинковать для рагу, но для начала показал, как это делается. На его раскрасневшемся лице при этом отражалось такое напряжение, что Женька решила немедленно подкрепить свои позиции, пока внутренние потоки сомнений в его доброй душе не снесли там наскоро построенную плотину благих намерений.
— Вы не думайте, — сказала девушка, — как только смогу, я заплачу вам за вашу помощь, Матье.
— Ах, подумайте лучше о себе, сударыня! Вам быстрей нужно укрыться в более надежное место. С тех пор, как мы с вашей помощью встали на ноги, здесь бывает много разного народа. Как бы кто не узнал вас.
— Вы забыли, что ко мне нужно обращаться на «ты».
— Это при посторонних, Северине и его сестре Лизи.
— Как вы думаете, они ничего не пронюхают?
— Северин дальше своего носа не суется, а у Лизи — птичья головка. На ее скудный ум никогда не придет, что у меня на кухне работает супруга фаворита короля, да еще только вчера сбежавшая из Бастилии.
Повар постарался усмехнуться, но усмешка получилась несколько скривленной, словно у человека, перенесшего приступ инсульта.
Днем посетителей в «Божьей птичке» было немного, поэтому на кухне, кроме Матье и Ксавье часто крутилась эта самая Лизи. С Женькой она не церемонилась, считала своей и без конца расспрашивала новую товарку про ее прошлую жизнь. Фехтовальщица еле успевала сочинять что-то на ходу, пока ей не помог Матье и не выгнал назойливую разносчицу в зал. Сам он сначала чуть ли не кланялся, прося маркизу де Шале сделать что-нибудь по кухне, но вскоре освоился и стал даже покрикивать, если она не на то место складывала ложки или неправильно резала овощи.
— Мельче, мельче, сударыня. Я говорю, мельче шинкуй, Жанин! Возьми другой нож. А куда вы … ты поставила горшок для запекания?.. Его нужно ставить сюда! Как плохо, когда нарушается порядок!
Ксавье, в отличие от Матье, вел себя с девушкой запросто, как с сестрой, и только смеялся, наблюдая, как маркиза де Шале пытается не плакать, шинкуя упругие головки лука. Хрустевшая под точеным лезвием сочная плоть вызывала не лучшие воспоминания, а от запаха мяса в миске снова начинало подташнивать, но фехтовальщица крепилась, упорно заставляя себя найти ножу в своих руках более мирное применение.
Матье заметил ее состояние, проворчал, что кухня — не лучшее место для беременной женщины, и через вторую дверь отправил свою титулованную помощницу проветриться во двор. Это место, закрытое от посторонних взглядов стенами соседних домов и глухой каменной оградой с надежно замкнутой калиткой было вполне безопасным.