— А с вами разве не подохну?
— Подохнешь, если дура будешь, зато поживешь как! Скажи, Проспер!
— Не подымай пылюку! Надо сначала Герцогу сказаться!
— Жанна! — окликнула фехтовальщицу Беранжера. — Мы уходим. Ты с нами?
— Да, — встала со скамьи девушка.
— Куда? — ухватил ее за руку Робен.
— Оставь девку, — велел Проспер. — У нас еще дело сегодня.
— Нравится она мне!
— Найдем, если надо будет.
По пути в прачечную прачки тоже спросили Женьку об умении метать нож, но ее рассказ о конюхе Гиборто восприняли скептически.
— Дивлюсь я, какие это конюхи, — сказала Беранжера, поддерживая под руку пьяненькую Бригитту. — Не один ли таковский на днях в петле болтался на Гревской площади?
Марсена, по обычаю, ругалась и проклинала приход фехтовальщицы в их прачечную:
— Вот прислали-то на нашу голову! Шла бы назад в свою бесовскую обитель! Еще прирежет у нас кого-нибудь, как та маркиза шальная!
Амели и Люс шептались между собой, а Пакетта тихо, словно мышка, семенила рядом.
Стакан горячего чая
В понедельник на одном из развозов Женьке показалось, что она видела Лизи и Северина. Они шли от рынка и тащили корзины с тушками ощипанных гусей. Встретившись глазами с фехтовальщицей, Лизи на секунду застыла, переглянулась с братом, а потом оба затерялись в толпе. Все произошло очень быстро, словно мелькнуло какое-то видение, а когда фехтовальщице принесли записку от Клементины, она совершенно забыла об этой короткой встрече. «Деньги будут через несколько дней. Лицо, о котором вам известно, посетит вас сегодня в семь вечера» — прочитала Женька. Записку принес нарядный паж, и на девушку снова таращили глаза ее товарки.
— Это по поводу денег для устройства насоса, — объяснила она. — Я говорила с одной знатной дамой.
Записка была тут же порвана и брошена в жаровню. Прачки недоверчиво переглянулись, а когда вечером к воротам прачечной подкатил роскошный экипаж, из окна дома выглянул даже Клеман.
Фехтовальщица встала со скамьи и под молчаливыми взглядами окружающих проследовала к карете. Экипаж не был знаком девушке, и она немного замялась у его дверки.
— Ты Жанна? — спросил кучер.
– Да, но…
— Садись быстрей! Не велено медлить.
— В карету садиться? — разволновалась вдруг Женька.
— Ну, не шею же мне!
С запяток спрыгнул лакей и открыл перед фехтовальщицей дверку. Из салона протянулась рука в замшевой перчатке, а в глаза бросились серебряные пряжки сапог, в которых Генрих обычно выезжал на прогулки.
— Быстрей! — сказал фаворит короля.
Девушка взялась за его руку и запрыгнула в салон. Лакей закрыл дверку, и карета двинулась дальше.
— Мы куда? — спросила первое, за что смогла ухватиться в потоке охвативших ее чувств, фехтовальщица.
— В один тихий домик, — ответил, будто они расстались только вчера, Генрих.
Женька села напротив, а не рядом. Она чувствовала себя так, будто еле удерживала в руках стакан с горячим чаем, поэтому сторонилась любого соприкосновения со всем, что могло его опрокинуть и причинить ей боль.
— Как король? — спросила девушка, пытаясь говорить ровно.
— Король?.. Король сочиняет новый балет.
— Тогда передай ему, что я согласна на развод. Пусть он только оставит меня в покое.
— Ты думаешь, что я тебя бросил?
— Ты уехал.
— Да, но только после того, как король обещал мне, что тебя освободят от допросов с пристрастием. Он разве не сдержал свое обещание?
— Не знаю, я бежала из Бастилии до начала процесса.
— Ты не веришь мне?
Женька вздохнула, но ничего не ответила.
— Ты… больше не любишь меня, Жанна?
— … Люблю, но…
— Молчи и не надо никаких «но»!
Генрих сел рядом, взял фехтовальщицу за руку и поцеловал в истертую ладонь. «Стакан с горячим чаем» тотчас упал и ошпарил ее с ног до головы.
— Почему ты не приехал ко мне сразу? — спросила фехтовальщица, обняв его за наклоненную голову.
— Король не отпускал меня. Он тоже скучал, как и ты. Потом были приемы, сочельник, Рождество… Я не мог выйти, за мной, кажется, доглядывают, поэтому Клементина предложила взять свой экипаж. Сейчас все думают, что я у нее.
— Что же будет дальше? Ведь нам не дадут быть вместе.
— Сначала я найду какое-нибудь укромное местечко, чтобы ты могла там спрятаться и вытащу тебя из этой мерзкой прачечной.
— Я не могу сейчас уйти.
— Почему?
— У меня там дело, я его веду.
— Какое опять дело? — занервничал фаворит короля. — Тебе было мало «Божьей птички»?
— Это необходимо, я должна его закончить.
— Тебя ищут, а ты ведешь какое-то дело! Твоим делом должен быть я! Не для того я вернулся, чтоб ты думала о какой-то прачечной!
— Тогда ты зря вернулся, у нас ничего не получится, — отсела в сторону фехтовальщица.
— Хорошо, не торопись, давай сначала поужинаем. Этот свинья Мишо, наверняка, плохо кормит своих прачек.
— А где мы будем ужинать?
— В павильоне де Жанси. Мне достали ключ. Прости, но пока я не смог подобрать другого места.
Однако Женька отнеслась к выбору места для встречи гораздо спокойней, чем к желанию мужа оторвать ее от начатого дела. Место было безопасным, а призрака графа д’Ольсино она не боялась.
В доме был накрыт стол и горел огонь в камине. Подъехавшую пару встретил слуга из дома Клементины по имени Гаспар. Женька не стеснялась того, что голодна, и ела с аппетитом, а де Шале рассказывал, как проводил время в Монпелье и Монтобане.
— Скучно, — признался он. — Все пьянки, игра, случайные драчки… И дожди, дожди… Я спасался только тем, что перелистывал альбомы Ласаре… Не смейся. Ласаре — талантливый художник, а ты… ты бессовестная.
Генрих вдруг замолчал и какое-то время молча смотрел, как фехтовальщица пьет фруктовый напиток вместо вина, а потом спросил:
— Ты… ничего не хочешь мне сказать?
— О чем?.. — слегка дрогнула и отвела взгляд в сторону девушка.
— О том, что беременна… Этот ребенок не мой?
– Что значит, не твой? — больше возмутилась предположению мужа, чем удивилась его осведомленности Женька.
— Ты оставалась одна. Неужели ты не виделась за это время с де Сандом?
— Виделась. Он даже хочет увезти меня в Италию.
— И что ты? Согласилась?
— Да. У меня не было другого выхода.
— Не было выхода? В Италию?!
Де Шале вдруг вскочил и набросился на фехтовальщицу, как Ренуар, когда пришел изнасиловать ее по приказу де Брука.
— Мне больно, Генрих, — сжатая в тисках грубых объятий пробормотала Женька.
— Мне тоже!
— Пусти, ты убьешь ребенка! Это наш ребенок! Меня начало тошнить еще в Бастилии! Я уже на втором месяце!
Генрих пришел в себя, ослабил хватку, и, мягко проведя по ее лицу рукой, поцеловал в висок.
— Прости, но ты сама понимаешь.
Женька простила, и они снова вернулись к мирному разговору.
— Откуда ты знаешь о ребенке? — спросила фехтовальщица.
— От Ришара Серсо, адвоката. Я нашел его, чтобы поговорить о твоем деле.
— Зачем? Меня еще не поймали.
— Можно настоять, чтобы процесс был заочным.
— И что он сказал? Он может нам помочь?
— Сказал, что мог бы добиться высылки, но теперь мешает какое-то твое участие в заговоре де Монжа. Марени, которого ты чуть не прикончила, доложил об этом королю.
— Я не участвовала в заговоре, все вышло случайно. Я просто помогла одному человеку уничтожить письма брата. Они хранились у де Лиль. Меня поймал Марени. Тот человек, которому я помогла, отбил меня у полиции, потом спрятал на Марне у де Грана. Де Гран — его знакомый, а не мой.
— Так поэтому де Гран в бегах?
— Да.
— А тот человек? Он твой любовник?
— Не говори ерунды, Генрих! Ты сам знаешь, что до тебя у меня никого не было.
— Да, прости. Тогда какого черта ты ему помогала? Он твой родственник?
— Можно сказать и так.
— Да, Ришар был прав, дело гнилое, — покачал головой де Шале. — Я еще раз переговорю с ним, и если окончательно выясниться, что шансов нет, мы уедем.