— Дикая Пчелка? — блеснул изумленным глазом Робен. — Какого дьявола ты тут плаваешь? Уж не жарко давно! Проспер, глянь, что творится!
— Пусти! Там Марени! — дернулась фехтовальщица.
— Марени? Где? — слетала с лица Робена веселая улыбка.
— Там, в прачечной!
— Тогда гоним! — сказал Проспер и повлек девушку за собой.
Все трое бежали быстро. Мокрые длинные юбки липли к ногам и мешали движению. Женька остановилась, попросила у Робена нож, разрезала их прямо на глазах у случайных прохожих и, оставшись в штанах, которые продолжала носить под подолом, побежала дальше. Проспер на ходу накинул ей на плечи свой плащ, Робен укрыл ее голову своей шляпой — прачка Жанна Пчелка исчезла.
— Куда мы? — спросила фехтовальщица, начиная дрожать в мокрой одежде.
— В «Красный чулок» к мамаше Кошон, — сказал Проспер.
— Зачем?
— Переоденешься, а то замерзнешь.
— Я там не останусь.
— А что ж, с нами что ль, пойдешь?
— Уж лучше с вами.
Проспер усмехнулся, но ничего не сказал.
14 часть. Место под луной
Джакузи
Эркюль Кошон, увидев фехтовальщицу, довольно засмеялась.
— Пришла все-таки! Говорила я тебе! А что в одеже такой?
— Заткнись, старуха! — цыкнул Проспер и велел переодеть девушку в сухое платье. — И покорми. Потом заберем ее. Поняла?
— Куда заберем?
— Молчи, дура! Не твое дело! Коли шум какой будет, укрой.
Проспер и Робен ушли, а Эркюль завела Женьку в один из номеров и, порывшись в ларе, подала ей другую одежду. Это было платье с тугим корсажем и широким вырезом на груди, сорочка и три нижних юбки. К этому Кошон присовокупила чулки и башмаки с пряжками. Нижних штанов, которые носили только знатные дворянки, к платью не полагалось, отчего фехтовальщица сначала чувствовала себя непривычно, и только через некоторое время перестала это замечать.
Чтобы девушка согрелась, Кошон велела затопить в номере камин и дала ей теплую накидку. Потом она принесла поесть. Обхаживая свою нечаянную гостью, Кошон смотрела на нее с умилением и не понимала, почему девушка хмурится.
— Красавочка ты моя, красавочка, — приговаривала она. — Ужели с Проспером уйдешь?
— А ты думаешь, здесь останусь?
— Ой, подумай, подумай… Что тебе с этими окаянными волками мотаться? Жизнь их неверная и короткая, то дружка твоего повесят, то он сам тебя прирежет спьяну. Останься у меня, а? Смотри, я какое платье дала! Тут многие девки на него зарились, а я тебе!
— Бумагу мне принеси.
— Бумагу?
— И перо.
— Зачем тебе ножик?
— Обычное перо принеси, каким пишут, и чернила.
— Зачем тебе чернила?
— Письмо буду писать.
— Кому?
— Любовнику!
Женька грубила намеренно. Эркюль вызывала у нее раздражение и брезгливость.
Когда Кошон принесла все, что требовалось, и убралась прочь, Женька села писать письмо Клементине, через которую хотела связаться с Генрихом, но тут вдруг сообразила, что Эркюль не передаст письмо. «Ей надо, чтобы я осталась здесь. Нужно уйти с Проспером, а там я сама проберусь к Клементине. А если Проспер и Робен меня не отпустят?» Фехтовальщица задумчиво погрызла кончик перышка. Она чувствовала неприятную растерянность, будто кто-то за ее спиной вдруг быстро переставил фигуры, а она, ослепленная слишком яркой вспышкой последних событий, плохо видела игровое поле.
Бумага продолжала лежать на столе. Женька вздохнула и взялась за продолжение своих «Записок».
К пяти часам вечера в «Красный чулок» потянулись любители суррогатной любви и дешевых приключений. Снизу стали слышны голоса, восклицания и профессиональный, присущий только этому заведению, женский смех.
— Сегодня ты со мной, Жульетт!
— С тобой, с тобой, голубчик!
— Эркюль, я беру Фредерику на всю ночь!
— Наперед заплати, милый!
— А где моя крошка Изабель?
— Занята она! Эй, куда? А деньги?.. Стефан, держи его!
Послышались шум борьбы, визг, хохот и ругательства.
— Так ему, так! Повадился на дармовщинку! А ты куда прешь? Стефан, а ну выкини этого старого сифилитика! Он мне и так полборделя перепортил!
— Эй, хозяйка, есть что-нибудь новенькое?
— Идемте со мной, господин Буше.
В номера стали подниматься пары. Под общий шумок Эркюль попыталась подсунуть пару посетителей и фехтовальщице. Первым был упитанный зрелый мужчина в добротном кафтане.
— Не желаешь побеседовать с кавалером, милая? — предложила Кошон.
— Не желаю.
— Зря капризничаешь. Господин Буше — мужчина солидный, семейный, не обманет.
— А, конкурент покойного Мишо? Пусть к жене своей топает. Я здесь не для этого!
Вторым Кошон привела мальчика лет тринадцати. Одетый чисто и по-дворянски, он старался держаться уверенно, но пылающие щеки выдавали его с головой. Было видно, что он здесь впервые, и сквозь полнейшую суматоху в его глазах просвечивал неподдельный и жгучий интерес.
— Проходите, проходите, милый виконт, — лебезила Эркюль. — Наконец-то вы решились. У меня для вас особый товар! Только для тебя, красавочка! Юноша из хорошего дома — чист, как младенец, богат, как принц!
— К мамочке его верни! Я сказала, что я здесь не для этого!
— Ишь ты! Не для этого! А кто за одежу расплачиваться будет? А за чернила? Тут тебе не пансион Святой Женевьевы!
— У Проспера спроси! Это он меня сюда притащил! Лучше поесть принеси.
— Поесть еще заработать надо! Идемте, виконт, я вас лучше Мари-Луизе предложу.
Тем не менее, Эркюль поесть принесла.
— Чего тебе еще надо? Тепло, еда приличная, кавалеров лучших даю!
Следующим днем Женька встала поздно, поела оставленный возле кровати кусок пирога, и снова занималась рукописью до самого вечера. Иногда к ней из любопытства заглядывали здешние, раскрашенные, как для последнего праздника, девицы, но она смотрела на них сурово и общение не поддерживала. Проспер все не приходил, и у фехтовальщицы возникло опасение, что он не придет вообще, — он мог передумать, его могли убить или схватить полицейские. «Нужно уходить отсюда самой, — решила девушка. — Завтра утром и уйду».
К вечеру бордель снова ожил. В дверь кто-то громко стукнул и вошел.
— Здравствуй, милашка! Мне сказали… Вот черт!..
На пороге стоял Альбер де Зенкур. Он был в форме королевского гвардейца и с тем же потрясением на лице, что и у фехтовальщицы.
— … Альбер?..
— Хм… неужели все так плохо, де Жано? — усмехнулся Альбер.
— Черт возьми! Черт возьми!
Фехтовальщица вскочила, подбежала и обняла де Зенкура за шею. В коридоре мелькнула довольная физиономия Кошон.
— Принеси вина и поесть, старуха! — бросил ей через плечо де Зенкур и прикрыл дверь ногой. — Не думал, де Жано, что вы для этого бежали из нашей славной Бастилии!
— Не говорите чепухи, Альбер, я бежала не для этого! Как вы нашли меня?
— Я не искал, просто спросил девчонку посвежей… но никак не мог представить, что мне настолько повезет! Я же обещал вам, что мы когда-нибудь проведем время более интересно!
— И не надейтесь! Я здесь временно. Вчера меня чуть не поймали в прачечной.
— Вы прятались в прачечной?
— Я там работала.
— Тогда все еще хуже, чем я вначале подумал, господин де Жано, — засмеялся Альбер, — Давайте-ка уже устроимся поудобнее и поговорим немного.
Де Зенкур сел на кровать и посадил девушку к себе на колени.
— Мало ли кто заглянет, — сказал он. — Пусть уж будет на самом деле, как в борделе.
— Можно закрыть дверь.
— О, не стоит так торопить события, Жано, тем более, что двери здесь на ключ не закрываются.
Де Зенкур шутил, Женька тоже. Появление его в тягомотине этих последних двух дней было подобно бокалу шампанского, которое немедленно ударило в голову и требовало игры, причем игры на грани фола.
Эркюль принесла вино и закуску. Не сказав ни слова расположившейся под пологом веселой парочке, она с улыбкой удалилась.
Альбер выпил вина, и оживленная беседа продолжилась. По известным причинам Женька вина не пила, но поесть не отказалась. Сидя на коленях своего бывшего врага, она жевала хлеб, намазанный гусиным паштетом, и вспоминала, как они хотели убить друг друга. Де Зенкур, ласково поглаживая ее прямую спину, стянутую корсажем, тоже с удовольствием посмеивался над их стычками в классе де Санда.