На краю помоста, укрытая курткой, спала девочка в нарядном, но грязном платье. Женька узнала Люссиль. И платье было то самое, которое в день дуэли с д, Ольсино видела на ней фехтовальщица.
Проспер подвел девушку к костру. Все, кто находились поблизости, зашевелились и придвинулись. От группы дорого, но безвкусно одетых парней, отделился Робен. Сказав что-то бородачу в кресле, он показал на фехтовальщицу. Тот поставил миску на поднос и утер рукавом лоснящиеся от жира губы — видимо, похлебка была доброй. Сверкнувшие на пальцах перстни указывали на его высокое положение.
— Это она, говоришь? — уточнил он у Робена и остановил на Женьке свой пристальный тяжелый взгляд.
— Как есть она, Герцог.
— А почто она в таком платье? Прачки разве такие носят? В таких только продажные девки ходят. Копна!
— Не видала, — качнула головой рыжеволосая женщина. — Я в борделях всех девок знаю.
— Шумок она в «Красном чулке» пересиживала, — пояснил Проспер. — Эркюль ей такую одежу подсунула. Своя попортилась, как она в стоке возле прачечной купнулась.
— Шумок?.. Ага… Так, говоришь, Лисица по твоему следу идет? — обратился к фехтовальщице Герцог.
— Идет.
— А что так? Что сотворила-то? Говори честно, а то себе дороже будет.
— Сбежала я… из Бастилии.
Сухое, как земля полупустыни, серо-смуглое лицо Герцога оживилось.
— Хо-хо! Знатно! Рассказывай!
Герцог сделал знак, и ему подали трубку. Он закурил, а Женька рассказала о дуэли с графом д’Ольсино, своем заключении и побеге.
— М-м, курья ляжка! Так ты та самая маркиза де Шале?
— Да.
— А не врешь? Счас к ее славе всякая примазаться могет.
— Спросите у Люссиль, она видела дуэль.
— Что? Люлька? — посмотрел на спящую девочку Герцог. — Она пьяна, водку у Копны стащила. Пусть спит, неча ее трогать.
Слова фехтовальщицы подтвердил Жан-Жак.
— Она не врет, Герцог. Я давно ее знаю. Она нам с Люлькой поесть давала и дядьке одному из знатных ухо ножом снесла, а ишо дело одно было…
— Что за дело?
— Мы полено у булочника стянули.
Все кругом захохотали.
— Кто еще про эту милашку знает? — спросил Герцог.
— Я знаю.
К костру вышел парень в черной повязке под шляпой, и Женька узнала Рони.
— Говори, Студеный.
— Она у нас гостинице жила, под меня копала, все хотела про испанку узнать. Ну, про ту, с которой раньше ейный муженек веселился.
— Узнала?
— Мне сказали, какая-то бумажка вышла про это дело, потом комиссар пришел с людьми. Испанку нашли в конюшне, и мать мою в тюрьму бросили.
— Что за бумажка такая, говори? — спросил девушку Герцог. — Ты, что ли, наклепала?
— Я.
— Так… — потер заросший подбородок хозяин Двора Чудес. — Не наше это.
— Погоди, это может только ейная со Студеным ссора! — воскликнул Робен.
Все вокруг зашумели, но Герцог дал знак замолчать и остановился взглядом на горбоносом мужике с красным платком на шее.
— Что скажешь, Жакерия?
— Зарезать, голову отрубить и на кол! Нечего тут всяким маркизам делать! Все они сызмальства потаскухи и злодейки! — мрачно посмотрел на Женьку Жакерия. — Верно говорю, Веселый Жан? — повернулся он к своему соседу — сутулому мужчине с обезображенным длинным шрамом лицом.
Шрам шел от губы почти к самому уху, отчего казалось, что мужчина все время улыбается, но улыбается скорее издевательски, чем приветливо.
— Верно! — поддержал Веселый Жан. — Зарезать ее, как ту испанку, а то начнет еще здесь нос драть! Не наша она!
Воровское общество зашумело и разделилось на два лагеря, как в тот раз, когда из-за присутствия девушки на фехтовальной площадке спорили фехтовальщики.
— Вон ее отсюда! Еще облаву приведет!
– Да боевая девка! Пригодится!
— В Сену ее! В Сену!
— Какая Сена? Ты еще не видел, как она ножичек метает!
— А мне она показалась!
— Оставить! Оставить!
— Не, на кол давай! На кол!
Герцог некоторое время слушал противоречивые выкрики, потом поднял руку.
— Теперь мое слово! — сказал он, когда шум утих, и обратился к Жакерии. — За твою голову сколько назначено, потрошитель белопузых?
— Тысяча золотых.
— А за ее — десять тысяч… Кто еще что сказать хочет? — обвел своих подданных пытливо-насмешливым взглядом Герцог. — … Тогда заткнитесь! А ты…
— Дикая Пчелка, — подсказал Робен.
— Да, Дикая Пчелка, иди с Робеном, будешь его подружкой.
— Я ничьей подружкой не буду, — сказала фехтовальщица, вызвав в воровском сообществе новую волну опасного шума.
— Вот те на! — удивился Герцог. — Так не положено, без защитника тебе нельзя здесь. Али знатность не позволяет? Так я тебя тогда вон Жакерии отдам на пару с Веселым Жаном! Они живо от титула освободят. Чуешь, чем пахнет?
— Чую, — кивнула фехтовальщица, заметив краем глаза в добре, наваленном рядом с помостом, эфес шпаги, — но я ничьей подружкой не буду.
— А моей? — раздался еще один голос.
Из толпы, грозно окружившей девушку, вышел парень с горячими смоляными зрачками, и фехтовальщица на несколько секунд онемела — она узнала Кристиана, которого застрелил де Санд, и который утонул в Орже.
— Ну, будем считать, что согласна, — подвел итог ее немому потрясению Герцог и махнул рукой. — Забирай, Тулузец! Твоя красавка!
— Эй-эй, так не пойдет! — разозлился и выскочил вперед Робен. — Я первый ее нашел!
— Я первый, — спокойно возразил Кристиан. — Эта девушка подала мне пить, когда меня схватили на орлеанской дороге, она наша, а теперь и моя.
— Тихо! — скомандовал Герцог и повернулся к Просперу. — Что скажешь, Художник?
— Поединок, — был краток Проспер.
Все расступились, давая поединщикам место для драки. Робен и Кристиан вытащили из ножен кинжалы.
Приноравливаясь к удару, Робен посмеивался и отпускал злые шуточки, Кристиан тоже не стеснялся в «любезностях», поигрывая ножом и выбирая более выгодную позицию. Когда эти взаимные попугивания друг друга закончились, расстояние между ними сократилось, в ход пошли резкие выбросы вперед, прыжки и обманные движения. Робен оцарапал Кристиану предплечье, тот, в свою очередь, дважды пронес нож возле его шеи. В горячке поединка они, то отскакивали друг от друга, то снова сближались… В одно из таких опасных приближений Тулузец оказался сноровистей и достал Робена, в молниеносном броске всадив ему кинжал в грудь. Тот пошатнулся и опрокинулся навзничь, как Чума, которого он завалил в «Тихой заводи».
Воцарилась тишина. К Робену подскочил Жослен, потеребил его неподвижное тело и кивнул Герцогу.
— Кончился.
— Унесите прочь, — сказал Герцог и повернулся к победителю. — Твоя, Тулузец. И Жан-Жака забирай! Переходи к новому хозяину, малец! Или будешь панихиду по своему дядьке справлять?
— Пошел он! — отозвался мальчик. — Давно на тот свет просился!
Все засмеялись. Робена подхватили и потащили в сторону свалки.
— А теперь веселитесь все! — крикнул хозяин Двора Чудес. — Праздник давай, праздник!
В этот день, во всяком случае, для современников фехтовальщицы, в самом деле, был праздник — тридцать первое декабря.
— Несите горячее вино! — приказал Герцог. — И ты веселись, Дикая Пчелка! Славный защитник тебе достался! Музыки сюда!
По кругу понесли большую чашу, заполыхали факельные огни. Двор пришел в движение… Рожи красные и бледные, изрезанные шрамами и морщинами, помеченные оспой и сифилисом, понеслись вокруг фехтовальщицы черной вьюгой. Казалось, что балет короля, который она смотрела в Лувре, разом переместился в ее безбожную жизнь. Завязались пляски, потасовки и короткая отчаянная любовь…
К Женьке подошел Кристиан. Он протянул ей тряпицу и велел перевязать ему руку, которую оцарапал Робен. Девушка молча выполнила его поручение. К ней подскочил Жан-Жак.