— Что это за книги? — спросила фехтовальщица.
Присутствие книг в разбойничьем логове действительно выглядело странно.
— У Герцога беру.
— У Герцога? Он что, читает?
— Не, какое! Неграмотный он. Сначала для форсу с налетов насобирал, чтобы вроде как блеску себе придать, а потом Копна ему читать стала. Ее кто-то из бывших дружков научил.
— А ты? Тебе кто читает?
— Никто, сам. Я умею. Нас с братом священник воспитывал, когда мать померла.
На следующий день гулянье во Дворе Чудес продолжилось. Ночь, бурная и безбожная, перетекла в белесый январский день, который скрасили новые костры, драки и возлияния.
Во второй половине дня Герцог отправился на прогулку по ближайшим парижским рынкам и взял с собой небольшую свиту, в числе которой был и Кристиан. Женька, не в силах сидеть в доме под уничтожающим взглядом девы Марии, попросилась идти с ним. Кроме Тулузца в свите числились: Берта Копна, Художник, Жослен Копень, Жан-Жак и Гаргантюа — высокий плотный детина с заряженными пистолетами за поясом.
В декольтированном платье было холодно, и Кристиан дал девушке одну из своих курток на овечьем меху. Кроме куртки она выпросила и штаны, чтобы надеть их под юбки. Здесь Божьи законы работали мало, поэтому никто этому ее желанию прямо не препятствовал.
На рынках Герцога знали. Ему бесплатно наливали вина и платили небольшую дань. За это Двор Чудес не трогал мелких торговцев. Стражники тоже не подходили, и на вопрос фехтовальщицы Кристиан сказал, что Герцог платит им свою «дань».
— А Марени?
— Марени охотник, его можно только убить.
— Почему же не убьете?
— Скользкий и чует, когда остерегаться надо. Уже не единожды уходил. А может и заговоренный он или еще срок не пришел.
В этот день тоже шел снег, было сыро, и вся группа иногда останавливалась погреться и перекусить у жаровен. Женька вдыхала полной грудью январский холодный воздух и с особым аппетитом ела вместе со всеми горячие лепешки. Она впервые ничего и никого не боялась, и жила теперь одними освобожденными желаниями дикой лесной кошки, поводырем которой являлся сейчас только инстинкт.
Вдруг у одного из прилавков с овощами фехтовальщица увидела Лизи и Северина. Женька улыбнулась, попросила у Кристиана один из ножей и, спрятав руку с оружием в складках юбки, тихо сказала своему спутнику:
— Помоги мне.
Он ничего не спросил, кивнул и пошел следом, оставив Герцога и его компанию у жаровни, где они остановились поесть пирожков.
— Здравствуй, Лизи, — поприветствовала бывшую разносчицу «Божьей птички» девушка. — Прицениваешься?
Та испуганно обернулась.
— Я… ты… вы… Северин!
Но Северин только растерянно моргал белесыми ресницами, глядя то на фехтовальщицу, то на кинжал в ее руке, то на грозное лицо ее смуглого спутника.
— Где ты сейчас? — спросила побелевшую девушку Женька. — Хорошо устроилась?
— Я… мы у господ де Рошалей.
— Хм, знакомая фамилия. Верно, господин Марени порекомендовал?
— Да, это он… помог. Пощадите, госпожа… Мы бедствовали, когда нас выгнали из «Божьей птички».
— И поэтому решили меня продать?
— Госпожа… мы… нам за это не заплатили.
— А ты глупая подумала, что заплатят?
Женька махнула ножом и срезала с пояса Лизи кошель. Горожане у лавок заволновались.
— Эй, что они делают? Зовите стражу! — крикнул кто-то из свидетелей этой сцены, но Женька не смутилась.
— Тихо, люди! Эти двое должны мне, — сказала она так категорично, что горожане смешались. — Верно, Северин?
Северин молча кивнул, схватил сестру за рукав и потянул прочь.
— Пожелайте здоровья госпоже де Рошаль! — крикнула им вслед фехтовальщица.
После этого она и Кристиан вернулись к Герцогу, который наблюдал демарш Дикой Пчелки издалека.
— Это что? — сурово спросил он. — Чем тебе не угодила та крошка?
— Стукачка. Продала меня Марени.
— В другой раз прирежь, но не на людях. Мы не комедианты, а кошель… Долю мою давай.
Женька не возражала и спокойно отсчитала «герцогову долю». В кошеле оказалось немного, но ей все равно было приятно, что у нее есть собственные деньги. К концу прогулки у фехтовальщицы замерзли ноги, и она сказала об этом Кристиану.
— Да, сегодня сыро, — кивнул тот. — Ну, ничего, у Сивиллы всегда есть горячая вода в котле. Я лучше на побрякушки поскуплюсь, но не на дрова.
Вернувшись на квартиру, Тулузец усадил девушку на лежанку, после чего сам снял с нее обувь и чулки.
— Чулки тебе потеплей надо. Погоди, я сейчас вернусь.
Кристиан ушел. Табуретка и Жан-Жак принесли тазик с горячей водой, и Женька опустила туда ноги. Жан-Жак присел рядом. После смерти Робена мальчик стал служить Кристиану.
— Тулузец знатный поножовщик! — сказал он. — Его тута на пару с Художником боятся! Он не бьет, как Робен, а осерчает, так просто свалит в реку или кинжалом пырнет. В прошлом годе он так Винтуху свалил. Тот насилу выжил.
— А за что свалил?
— А Винтуха на стреме до ветру отошел. У него тогда дюже живот разболелся.
— А Робен? Он ведь тоже дрался неплохо, Чуму завалил.
— Форсу было много. Через это и кончился. Сама ж видала.
— Видала.
Вернувшись, Кристиан подал Женьке теплые чулки и присел рядом.
— У Кривой Берты купил. Глаза у нее нет, а вещицы отменные вяжет.
Женька погладила рукой мягкую шерсть чулка, а потом руку своего опасного защитника. Тепло передалось дальше. Тулузец обнял фехтовальщицу и поцеловал в шею.
— Жан-Жак, пошел отсюда, — через плечо приказал он мальчику.
— А Робен не прогонял.
Тулузец грозно взглянул смоляными глазами, и Жан-Жак убежал вниз. Так жизнь с «волком» продолжилась.
Как-то Кристиан отсутствовал целый день, а когда вернулся, бросил на лежанку кошель с деньгами.
— Дело сделал, — сказал он. — Месячишко погуляем. Сейчас Герцогу долю отдам, и по лавкам сходим.
Женька не стала спрашивать, какого рода было это дело, но краем уха слышала, что будто что-то житейское, — жена решила убрать мужа и зажить на его деньги с любовником.
— Он ей палец притащил, — шепнул девушке Жан-Жак.
— Какой палец?
— Мужа ейного, чтоб поверила.
— Так ведь палец мог быть и чужой.
— Не-е, он приметный, с бородавкой. Так она дура так и грохнулась без памяти, сама чуть не убилась, — смеялся мальчик.
— А ты откуда знаешь?
— Слыхал, когда он Герцогу рассказывал.
Кристиан, как и в свое время де Шале, сводил фехтовальщицу по лавкам и накупил ей дорогих вещей. Женька делала вид, что рада подаркам и в благодарность ласково теребила жесткие волосы на голове склонившегося к ее коленям городского волка, — она была равнодушна к дорогим тряпкам, но не хотела его обижать.
Как и большинство здешней публики, братья Реньяры — Арно и Кристиан, вышли из простонародья, однако, вознесенные над ним воспитанием сельского священника, они перестали находить с сельчанами общий язык. После одной из стычек, чтобы избежать наказания за драку, в которой они прибили сына старосты, парни бежали и завербовались в солдаты, где вскоре все духовные наставления их идейного воспитателя были безжалостно порублены в мясорубке жестоких военных кампаний. Эти же кампании разбросали братьев по разные стороны. Арно нашел место охранника сначала у герцога Мэн, а когда тот погиб, у де Санда, которого знал еще по осаде Сен-Жан-д’Ажели. Кристиан, когда стали сокращать гарнизоны, как и многие, подался в разбойники, потом добрался до Парижа, где принялся продавать свои военные навыки уже осознанно и очень дорого. Вскоре к нему присоединился и Арно. Что послужило причиной его ухода к бандитам, Кристиан точно не знал.
Своего отношения к деятельности Тулузца Женька понять не могла. В ней будто отмерла или просто стала нечувствительной, точно отсиженная нога, какая-то часть ее души. Это состояние было похоже на то самое, которое так властно подмяло ее под себя, когда она наблюдала угасание жизни в глазах Бертиль, и почему-то ничего не сделала, чтобы помешать ее преступному хозяину. Однако, если чувства стали весьма странными, то разум фехтовальщицы оставался довольно ясным, и с помощью его холодных доводов Женька пыталась оправдать Тулузца тем, что настоящим убийцей был не он, а его циничные заказчики.