— Я хотела, чтобы мир был чище, — не слишком уверенно начала она. — Я пришла и сделала все, что могла… — здесь фехтовальщица приостановилась, будто задумалась о чем-то, потом более уверенно продолжила, — однажды меня назвали Посланницей Грозы. Наверное, это так и есть. Кем-то я призвана выполнять эту миссию, хотя тоже хочу любить, иметь свой дом и родить ребенка… Может быть, потом, когда меня отпустят, я больше не буду вступать в поединки, а пока… я не жалею о том, что сделала.
Судьи коротко посовещались, после чего председатель суда объявил, что процесс по делу маркизы де Шале закончен, и приговор будет оглашен через три дня.
Оценка
Три дня, оставшихся до вынесения приговора, фехтовальщица провела, как пыточной камере, хотя содержание и уход продолжали оставаться на том же уровне. Ее хорошо кормили и беспрепятственно удовлетворяли все бытовые нужды. Женька, конечно, думала и о себе, но больше всего сейчас ее волновала судьба де Белара. Она даже просила встречи с королем, решив согласиться на любые условия, убить, кого прикажут, лишь бы он пощадил Кристофа. В порыве отчаяния девушка действительно думала, что сможет сделать подобное, но жизнь не дала ей это проверить, — король отказал во встрече.
— Его величество передал, что уже поздно, — сказал Домбре. — Он уязвлен. Вы что-то там наговорили на суде. Это все печально, сударыня, но господин де Белар хорошо знал, на что шел, затевая подобное дело.
— Как он?
— Он спокоен, и мне сдается, сам ищет смерти.
— Почему?
— Он не может смириться с гибелью брата, которую считает, что допустил.
— Мне… нельзя повидать его?
— Выходить за пределы камеры до приговора суда вам категорически запрещено.
— А господин Дервиль разрешал мне.
— И где теперь господин Дервиль, сударыня?
В эти три дня к девушке не пускали и Генриха, поэтому она искала поддержки у Денизы, которая всегда была рядом. Девочка, как могла, успокаивала фехтовальщицу, гладила по плечу и молча вытирала слезы, самопроизвольно текущие по щекам ее измученной госпожи. «Если Кристоф умрет, я тоже не смогу жить… — думала Женька, сидя на кровати и сжав голову руками. — Или смогу?»
В понедельник комендант сообщил девушке, что Кристоф де Белар казнен, и передал ей записку, которую мушкетер написал ей незадолго до прихода стражников. Женька едва поняла, что в ней написано. Строчки прыгали перед глазами, и текст мешала рассмотреть скопившаяся в них соленая влага. «Осталось немного. Я прощаю вас. Кристоф». Девушка смяла бумагу, сжав ее в кулаке.
— Господин де Белар ушел с миром, — сказал Домбре, впервые глядя на фехтовальщицу без обычной живости в своих глазах. — Он был спокоен, и сказал, что надеется, что вы тоже будете спокойны, когда… когда услышите приговор.
Фехтовальщица стерла с лица слезы.
— Да, я буду спокойна.
На следующий день девушку повезли во Дворец Правосудия на оглашение приговора. «Сюжет идет к концу», — подумала она, и ею овладело какое-то, несвойственное ей, спокойствие. Неким парадоксальным образом смерть Кристофа внесла в ее душу ясность и умиротворение. Она была теперь готова к любой оценке, которую могли выставить ей судьи.
Во время зачитывания приговора было очень тихо, отчего казалось, что судья читает его в пустом зале. Суд признал фехтовальщицу виновной в деле графа д’Ольсино, в убийстве Себастьяна де Барбю и двух охранников Бастилии. Отягчающими обстоятельствами послужили побег и сопротивление королевской полиции. В деле налета на дом де Рошалей ее признали соучастницей, а так же косвенно причастной к смерти госпожи Маргариты де Рошаль. В качестве приговора была назначена смертная казнь через отсечение головы.
— Но поскольку маркиза де Шале находится на третьем месяце беременности, — продолжал председатель, — приговор будет приведен в исполнение только после рождения ребенка. До этого дня маркиза де Шале будет находиться в заключении с привилегиями, надлежащими быть в ее положении и согласными с ее титулом.
В публике опять начал подниматься шумок, и охрана, предусмотрительно утроенная в этот день, снова принялась наводить порядок.
Вернувшись в Бастилию, Женька попросила бумагу, перо и чернила.
— Что вы хотите делать? — спросил Домбре.
— Продолжу писать «Записки фехтовальщицы», — сказала девушка.
На это запреты не распространялись, поэтому Домбре приказал принести маркизе де Шале то, что она просила. Оставшись одна, Женька тотчас приступила к продолжению рукописи, которая прервались на уходе от лодочника.
Вечером пришел Генрих, но теперь им разрешили видеться коротко и в присутствии охраны. Сначала он посетовал на скандал в семье, который произошел после того, как Катрин призналась в своей беременности, и посмеялся судорожным усилиям батюшки спешно найти подходящего жениха.
— Это ребенок Андре де Вернана? — спросила Женька.
— Говорит, от де Вернана. Хорошо, хоть не от конюха.
— Да, одна жизнь только начинается, а другая заканчивается.
— Перестань, — сказал Генрих, а потом шепнул, целуя фехтовальщицу за ухом. — Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем, у нас еще уйма времени. В городе смута, Конде набирает твоих союзников. Наш беспокойный принц снова почувствовал себя на коне, нам это на руку. Я, пожалуй, присоединюсь к нему.
Но, к несчастью, времени оказалось гораздо меньше, чем предполагал де Шале. Через несколько дней Женька вдруг почувствовала боль внизу живота. Боль сначала была слабой, но к вечеру усилилась и ночью вытолкнула наружу, растущего внутри нее ребенка. Он словно не выдержал свалившихся на него испытаний и не желал больше жить в условиях бесконечной войны, которую вела со своими врагами его юная мать. Это был мальчик. Началось кровотечение, и лекарь еле спас ее. Им опять оказался Лабрю.
— Лабрю, это вы? Откуда? — спросила Женька, придя в себя.
— Господин де Санд порекомендовал меня Домбре.
— Из-за меня?
— Да. Хорошо, что я оказался здесь вовремя, — покачал головой врач и обратил к фехтовальщице взгляд, полный горечи. — Я же говорил, что возможно надорваться, сударыня.
— Да, досадно… Я не успею дописать «Записки».
— Я постараюсь продлить срок, — пообещал Лабрю.
Он действительно сделал доклад королю о состоянии здоровья фехтовальщицы и спросил три недели на ее восстановление. Тот согласился. Об этом девушке рассказал Генрих. Лицо его совершенно потемнело после того, как Женька потеряла ребенка. Он перестал даже что-либо говорить, а просто сидел и молча держал свою ускользающую возлюбленную за руку.
— Что в городе? — спросила фехтовальщица, чтобы хотя бы голосом заглушить ту невысказанную очевидную мысль, которая убийцей-невидимкой стояла возле ее изголовья.
— В городе шумно… Конде не успокаивается, и я боюсь, что король прикажет приблизить день казни.
Так и случилось, — три недели еще не закончились, как к Женьке в камеру явился один из судей и вновь зачитал приговор.
— Казнь состоится через два дня в восемь часов утра на Гревской площади. Вы слышите меня, сударыня?
— Да.
На следующий день под усиленной охраной на свидание к фехтовальщице пришел де Санд, и его долгое объятие чуть не нарушило в душе девушки то желанное равновесие, которое установилось в ней в эти последние два дня. При свидании присутствовал Эжен. Нормандец, как обычно, руководил охранниками, и было видно, как он доволен, что от него зависел теперь и его бывший хозяин.
— Я не дам тебе погибнуть, — шепнул Даниэль. — По пути на Гревскую площадь мы тебя отобьем.
— Нет, не смейте! У вас ничего не получится, сюжет заканчивается, и вам не дадут это сделать.
— Какой сюжет? Ты бредишь?
— Нет, я должна уйти. Не мешай мне, иначе ты погубишь себя! У тебя сын, Жули, школа… Прошу тебя, Даниэль!
— Я не буду спокойно смотреть, как тебя убивают.
— Свидание закончено, — прервал эти лихорадочные перешептывания Эжен. — Господин де Санд, покиньте камеру.