— Эдмон сделал неплохой выбор, — сказала Луиза Лувье Женьке. — Вы даже чем-то похожи на Юлию.
— Да, «русская невеста», кажется, становится в нашей семье традицией, — улыбнулся Люис Монрей — «де Ларме».
Помолвка происходила здесь же на террасе. Луиза подала Эдмону футляр с кольцом. Сельма махнул рукой — из глубины парка зазвучала музыка. Из-за деревьев полетели в вечернее небо фейерверки. Расцветая в нем яркими огнями, они сыпались вниз, словно чьи-то букеты… Женька посмотрела на камень в кольце — это был рубин.
— Страсть и война, — улыбнулся Эдмон, — как ты любишь, но теперь только страсть.
— Думаешь, у меня получится?
Женька смотрела кругом в некотором смятении. Помолвка напомнила ей венчание на фехтовальной площадке. «Сейчас должен вернуться из конюшни де Санд…» Даниэль действительно вышел на террасу, но не со шпагой, а с коробкой в руках. Он подошел к Эдмону и Женьке.
— Привет, Эдмон! Поздравляю! А это тебе, Жени. Цветы дарить не люблю. Чувствую себя при этом каким-то опереточным франтом. Вот, возьми это.
Данкур отдал фехтовальщице коробку.
— Это что? — посмотрела она.
— Фехтовальный шлем.
— Кто тебе сказал? — спросил Даниэля Эдмон.
— О вашей помолвке? Твой отец. А ты не рад, что я пришел?
— Пойдем-ка, поговорим немного.
Эдмон и Данкур отошли в сторону, а Женька направилась к профессору.
— Зачем вы пригласили Данкура?
— Вы не рады?
— Я рада, но Эдмон…
— Ничего-ничего! Присутствие Данкура будет держать мальчика в форме. Почивать на лаврах никому не идет на пользу.
— Вы провокатор, месье сочинитель!
— Только самую малость.
Монрей пригласил всех в гостиную, где был накрыт стол-фуршет. Женька вытащила шлем из коробки. К ней подошли Ришар, Клементина и Люссиль.
— Только не расслабляйтесь, мадемуазель, — сказал адвокат. — Марк уже говорил с вами?
— Да, я все поняла.
— Завтра утром мы побеседуем обо все подробнее.
— Доверьтесь Ришару, Жени, — посоветовала Клементина. — Он может поколебать любое обвинение.
— Я знаю.
На шлем в руках Женьки с любопытством смотрела Люссиль.
— Нравится?
Люссиль пожала плечами.
— У тебя красивое платье. Эдмон купил?
— Да.
— У меня тоже будет такой жених.
— Тебе красивых платьев не хватает?
К Женьке подбежал Жан-Жак.
— Можно померить? — попросил он.
— Держи.
Жан-Жак надел шлем и принялся бегать по гостиной.
— Жан-Жак, мы не дома! — попыталась урезонить сына Клементина. — Последнее время он стал совершенно непослушен. Боюсь, вырастет какой-нибудь разбойник. Жан-Жак, подойди! Ришар, останови его!
— Разве ж такого остановишь? — засмеялся Ришар.
К Женьке подошел профессор.
— Ну как? Голова не кружится?
— Послушайте, а де Белар?.. Он жив?
— Жив не де Белар, а Кристоф Ларош.
— Ларош?.. Это… это тот оператор, который с аллергией?
— Да. Я думаю, что его болезнь представляет собой побочное действие Окна. Люссиль тоже болела после смерти той девочки со Двора Чудес.
— А Ларош? Он не умрет?
— Нет, что вы! Иначе бы я не брал прототипы из жизни. Эти недомогания проходят самопроизвольно.
В зал вошли Эдмон и Даниэль. Лица обоих говорили о том, что разговор был бурным. Женька подошла к Эдмону.
— Ты зря нервничаешь.
— Я сказал, что сцены с Вирджини не будет.
— А я говорю, что мадемуазель Шмелева должна сама решить, что ей делать, — возразил Даниэль. — И потом Монсо не игрушками занимается! Если девушка не будет сниматься, она должна позвонить ему, чтобы он не тратил зря съемочный день!
— Я сам позвоню.
— Нет, не надо звонить! Я буду сниматься! — сказала фехтовальщица.
В ответ Эдмон подхватил ее на руки и под шутливые напутствия гостей унес в комнату наверху. Поединок продолжился на другой территории, где, в конце концов, все доводы тоже потеряли свое значение и были раздавлены в тесном соприкосновении уже не только губ, но и тел.
Неприбранная голова
Выходные были проведены в визитах к родственникам, прогулках и веселом безделье, которое всегда приятно после некой тяжелой обязательной работы и за которое не стыдно тем, кто понимает, что скоро будет другая работа, и возможно еще тяжелей и обязательней.
Женька собиралась позвонить домой в субботу, но не решилась; в воскресенье она сделал вид, что забыла об этом, а в понедельник Эдмон повез ее на выставку.
Выставка открывалась в девять утра, но Эдмон и Женька приехали туда только к одиннадцати. Эдмон долго и тщательно приводил себя в порядок, принимал душ, брился и подбирал костюм. Потом он стал выбирать одежду и фехтовальщице, заставив ее снять джинсы и маечку.
— Здесь не может быть мелочей, это представительная выставка. Там будет телевидение.
Фехтовальщица не стала спорить и оделась так, как он велел. Теперь его беспокоила только ее прическа.
— Жаль, я не подумал вчера о стилисте. У тебя не совсем прибрана голова.
Монрей с досадой потер нос и вывез свою невесту в новый день с «не совсем прибранной головой».
Телевидение, действительно, было — несколько европейских каналов сторожили посетителей у входа и выхватывали для своих репортажей известные или просто самые значительные светские лица. Монрей был в первой десятке самых молодых и успешных предпринимателей в сфере ресторанного бизнеса, поэтому его тут же заметили.
— Месье Монрей, как вы оцениваете значимость этой выставки для рестораторов Франции? — подскочили к нему журналисты.
— У меня еще не было возможности ее оценить.
— Это не связано с тем, что рядом с вами сейчас находится неизвестная девушка?
— Связано. Это моя невеста, — не стал скрывать Эдмон.
— Кто она, месье Монрей?
— Она из России.
— О, вы выходите на российский рынок?
— Да, я подумываю о том, чтобы открыть ресторан в Москве, — то ли шутя, то ли всерьез ответил Монрей и, потянув за собой Женьку, пошел искать нужный павильон.
— Что значит «ресторан в Москве»? — насторожилась фехтовальщица. — Ты со мной только для этого?
— Не говори чепухи! Для того, чтобы начать бизнес в России, совсем не обязательно жениться на россиянке, хотя… хотя и это не повредит.
Женька сердито шлепнула Монрея по спине.
— Не вздумай только хитрить, как твой папочка!
Эдмон засмеялся, но ничего не пообещал. Найдя необходимый ему павильон, он сразу стал серьезней и углубился в его изучение. Первые несколько минут Женька кое-как его в этом поддерживала, но, продолжая думать о Кристофе Лароше, отвечала невпопад, смотрела мимо рекламных щитов и не слышала, о чем ее спрашивают. Эдмон сначала хмурился и молчал, а потом вздохнул и разрешил ей уехать к Монсо.
— Я подъеду позже и заберу тебя, — пообещал он.
Девушка мгновенно просияла, поцеловала его и побежала к машине. Робер домчал ее до съемочного павильона за двадцать минут.
Монсо снова нервничал, но не из-за нее. Что-то не ладилось у актрисы, играющей возлюбленную Сен-Мара. Она плакала, режиссер кричал, а вся группа ждала, когда оба закончат.
Женька тотчас нашла взглядом Кристофа. Он сидел за камерой, был слегка небрит, неброско одет и пил воду из бутылки.
— Что скажешь, Кристоф? — спросил его Монсо.
— Тоска, — сказал Ларош, кашлянул и, плеснув воду в ладонь, умыл лицо.
— Вы слышали, милочка? — крикнул Монсо на актрису. — Идите и подумайте еще раз! Давайте сцену с Вирджини! Эта русская фехтовальщица приехала?.. А, вы уже здесь, мадемуазель? Подойдите!
Женька слегка оробела, и, как оказалось, не зря. Эпизод, который с подачи Лепа вернули в картину, пошел тяжело, и дело было даже не в операторе, взгляд которого, как и взгляд королевского мушкетера, пугал своей прозорливостью, дело было в другом. Сначала все показалось фехтовальщице простым.
— Вас зовут Вирджини, — объяснял ей Монсо. — Вы подруга де Лафане, с которым накануне поссорился Сен-Мар. У вас свидание, вы лежите в постели. Не делайте такого лица — на вас будут панталоны и корсет. Далее врывается Сен-Мар, завязывается драка, и он убивает де Лафане. Вы хватаете его шпагу и сами деретесь с Сен-Маром. Он выбивает у вас шпагу. Ясно?