— Сама… Он мошенник!
— Он писатель.
— Тем более!.. Я еще тогда понял… А что у тебя на шее? Тебя душили?
— Это осталось после аварии, пьяный водитель наехал.
— Вот! Тебя там еще и чуть не убили!
Марина Дмитриевна еле успокоила мужа, однако он все-таки был настроен воинственно и надеялся спасти дочь от опасного, по его понятиям, замужества.
— Я решил, что ты никуда не поедешь, — сказал он на следующий день.
— Что значит, ты решил, папа?
— Помолчи! Наймем репетиторов, ты доучишься, сдашь экзамены и отправишься в Москву, как я планировал.
Фехтовальщица махнула рукой и ушла к Алисе. У той снова была Кристина. Подруги обнялись.
— Ну, давай, рассказывай, — посадила перед собой Женьку Алиса.
Женька ничего не скрыла. Она доверяла Алисе, а Кристина была девушкой несерьезной, поэтому ее рассказам все равно бы никто не поверил.
— Отпад… — прошептала Кристина, когда фехтовальщица закончила, и попросила потрогать ее шрам под шарфиком. — Во, ты оторвалась!…
— А как ты позвонила оттуда? — спросила Алиса. — Отец сказал, что им не удалось определить номер.
— Окно само создает защитные коды.
— Слушай, а если бы этот врач тебя не вытащил?
— Ну, тогда бы… все.
— Что «все»?
Женька пожала плечами, криво усмехнулась и посмотрела на небо за окном.
— Отпаад!.. — опять со смесью восторга и ужаса прошептала Кристина.
— Этот твой профессор — маньяк, — сказала Алиса. — Так играть твоей жизнью!
— Монрей тут не причем, я сама согласилась играть своей жизнью.
— Все равно, если твой отец узнает про все это, профессора посадят, а если не посадят, то он сам его прикончит.
— Для этого надо сначала найти Окно. Мой отец — прекрасный человек, но ему оно не откроется.
— А знаете, я тоже туда хочу! — вдруг вскочила с дивана Кристина.
— Ну и что ты будешь там делать? — усмехнулась Алиса. — В «Красном чулке» работать?
Подруги засмеялись. Кристина, в самом деле, долго не продержалась и разнесла историю фехтовальщицы по всему городу. Кто-то покрутил пальцем у виска, кто-то отмахнулся, кому-то она показалась занятной, но всерьез к этой истории никто не отнесся. С некоторой долей подозрения посматривал на фехтовальщицу только капитан Лапин, но и он опасался продолжать дело, основываясь на таком бредовом материале.
Отец велел Женьке возобновить тренировки и готовиться к сборам, но на днях прилетел Эдмон, отчего поведение Вадима Николаевича стало еще более воинственным.
— Что им там, своих баб мало? — возмущался он. — Ишь, пижоны! Костюмчики по миллиону нацепили — и думают победители!
— Эдмон занимается делом, Вадим, — возражала Марина Дмитриевна.
— Делом!.. Деньгоделаньем они там занимаются, а не делом! Он почему прилетел? Думаешь, Женька ему нужна? Слышала? Ресторанчик в Москве его интересует!
Отец, как и некогда де Санд, не понимал, зачем его дочери нужен этот надушенный чужак и чему тот улыбается. Его не подкупило даже то, что Эдмон неплохо говорит по-русски. Он видел в этом какой-то хитрый ход, который был нужен для того, чтобы украсть у него самое дорогое и кричал, что его дочь не продается. Когда же Марина Дмитриевна пригласила их за стол, то обстоятельства обеда у «господина де Шале» стали повторяться с точностью до наоборот. Вадим Николаевич не верил Монрею и требовал ответить, зачем ему нужна его дочь, а Марина Дмитриевна улыбалась и сглаживала углы.
Однако, несмотря на резкие замечания в свою сторону, Эдмон держался с истинной светской выдержанностью. Он выставил на стол дорогое вино, а потом преподнес будущему тестю коллекционную шпагу. Вадим Николаевич опять проворчал что-то про «не продается», но от такого подарка отказаться не смог. Он, как будто, начал понемногу смиряться, хотя жгучая досада и мысль, что теперь не он будет главным мужчиной в жизни своей единственной дочери, еще явственно читалась в его колючих глазах. Он, совсем как де Гард, проигравший бой де Санду, вдруг несколько сник и попросил Марину Дмитриевну налить ему водки.
В конце концов, Вадим Николаевич уехал на сборы без дочери, ругая лицемерную Европу и, в частности, французов, которым, по его понятиям, мало наподдали в тысяча восемьсот двенадцатом году.
Эдмон находился в городе три дня. Женька знакомила его с подругами, показывала наиболее интересные места и, конечно, главным из них была спортивная школа. За ребят ей было не стыдно, но когда она видела скептический взгляд Эдмона, скользящий по устаревшему оборудованию и протекающему потолку, то чуть не до крови покусывала губы.
— Я думала, что выиграю миллион евро и… но не выиграла, — кое-как выговорила она.
— Ты выиграла другое. Я помогу вам.
Через три дня Эдмон улетел по делам своего бизнеса в Москву. Ему понравилась идея открыть ресторанчик в российской столице, а Женька вместе с Мариной Дмитриевной начали готовить документы для отъезда на постоянное место жительства во Францию.
В сентябре отец вернулся. Он опять был настроен воинственно и велел дочери восстанавливать спортивную форму.
— Тебя еще ждут в Москве, — сказал он, — а ты хочешь потерять такой шанс!
— По-моему, это ты не хочешь потерять шанс, — ответила девушка.
— Не смей так говорить! Бери рапиру и занимайся! Ты в отвратительной форме!
Женька занималась, пока одним воскресным днем ее не затошнило от запаха жареного мяса, которое готовила на ужин Марина Дмитриевна.
— Наверное, я опять беременна, — сказала она матери.
— Что значит «опять»?
— Я тебе не говорила… Один раз я уже потеряла ребенка.
— Что?!.. Когда?
— Ну, в тот раз, когда шею повредила… во время аварии.
— Завтра немедленно в поликлинику! И надо сообщить Эдмону!
— После сообщу, когда подтвердится.
Беременность подтвердилась, и фехтовальщица в некотором смятении отправила сообщение Эдмону. Дело с отъездом на Луару закрутилось быстрее. Этому уже не мог помешать даже отец.
— По откос, все под откос, — ворчал он, после чего обнимал дочь, гладил ее, как в детстве, по коротким волосам и опять просил Марину Дмитриевну налить ему водки.
Женька оставила фехтование и продолжала заниматься только с репетиторами. Окончить школьный курс убедила ее мать, которая хотя и любила Грина, но хорошо понимала, что «алые паруса» шьются не из воздуха. Времени у фехтовальщицы было достаточно, а деньги на обучение прислал Эдмон, категорически запретив ей устраиваться на какую-либо работу. Дату бракосочетания они решили не менять.
В конце ноября Эдмон прилетел за ней, и, как только они прибыли на Луару, тотчас начали готовиться к свадьбе.
В один из вечеров, когда Женька, удобно устроившись на диване в гостинной, проверяла свадебные приглашения, снова раздался звук милицейской сирены. Фехтовальщица отложила нарядную пачку в сторону, взяла телефон и посмотрела на дисплей — номер был незнакомый, но она, подвластная своей неискоренимой тяге ко всему загадочному, ответила:
— Слушаю. Это кто?
— Женя?.. Шмелева?.. Это Кравцов Олег Сергеевич.
— Да?.. И что вы хотели?
— Я когда-то предлагал вашему отцу работать у меня в клубе тренером.
— Да, он говорил.
— Вы ведь тоже фехтуете! Не хотите попробовать? Мне нужны фехтовальщики вашего уровня.
— Я живу во Франции.
— Я тоже. Я здесь, в Париже.
Оказалось, Кравцов все-таки создал клуб поединков на поражение в Москве, но его там скоро обнаружили и прикрыли. С трудом избежав тюремного срока, он воспользовался связями, возникшими при клубной работе, и уехал за границу.
— Кто вам рассказал обо мне? — спросила девушка.
— Даниэль Данкур.
Женька почувствовала, как потеет ладонь, державшая трубку.
— Давайте, я заеду, и мы поговорим, — предложил Кравцов. — Где вы живете? Или нам встретиться на нейтральной территории?
— Я… я не могу.
— Я знаю, что вы выходите замуж, но подумайте, нужно ли вам это?
— Я жду ребенка. Мы не встретимся, Олег Сергеевич.
Женька бросила телефон на диван, сделав это так, будто боялась, что тот вот-вот взорвется.