Словно услышав ее мысль, из городских ворот неторопливо выехал монашек на ослике. Женька спряталась за куст и придирчиво наблюдала за его фигурой, пытаясь отыскать огрехи в его костюме или фальшь в румяном не по-монашески, лице. Однако, в монашке не находилось ничего необычного, за исключением того, что из-за его пенькового пояса торчал кривой, похожий на бутафорский, пистолет, а сам всадник напевал фривольную, совсем не располагающую к аскезе, песенку:
— Я из пушечки пальну,
Крепость во поле возьму!
У меня заряд немалый,
И на девок я удалый! Эх-ха!
Бодро подхлестывая ослика по заду и попивая вино из бурдючка, привязанного на груди, монашек бодро проехал мимо, а Женька, спрятавшись в кустах и бормоча что-то про веру в предлагаемые обстоятельства, которой ее когда-то учили в театральной студии, еще долго смотрела, как его упитанный зад потряхивает в седле.
После монашка на дорогу, словно спрыгнув с картины Рембрандта, выскочила когорта вооруженных всадников. Одетые небрежно, но красочно, с кремневыми пистолетами за поясами, кинжалами и пороховницами на перевязях, всадники ругались и смачно плевали на обочину. Один из них пил вино из бурдючка, в котором Женька узнала бурдючок только что проехавшего монашка.
— Ты прибил монаха, Гильом! — крикнул один из всадников. — Это нехорошо!
— Э, монах! — усмехнулся Гильом. — Мы с этим монахом когда-то таскали сапоги с убитых протестантов Рогана! Давай, пошевеливайтесь, нищеброды! Жрать охота!
Едва разномастная когорта скрылась за поворотом, из города стремительно выехала карета с охраной из четырех солдат и промчалась по тракту, клубя за собой облако серой дорожной пыли. Сверкнули на солнце латы, надетые поверх суконных курток, плеснули за плечами длинные плащи…
Фехтовальщица замерла и некоторое время потратила на то, чтобы справиться со своими путаными мыслями. «Я — Жанна де Бежар, Жанна де Бежар… из Беарна… в Париж… ограбили… тетка Полина де Ренар, Полина де Ренар, квартал Сен-Ландри…» — снова закрутилось спасательным кругом в ее горячем мозгу. В конце концов, решив, что в данной ситуации лучше не думать, а действовать, девушка стерла со лба пот, вышла на дорогу и направилась к городским стенам.
Идти под летним солнцем в длинном платье с тремя нижними юбками и баулом в руке было не слишком весело, но Женька только ускоряла шаг. Помимо спортивной закалки, ее гнал вперед азарт поединка, на который она подписалась, и страстное желание удостовериться, что ни монашек на ослике, ни карета, ни город на холме — не мираж и не бред ее больного воображения.
Небольшой провинциальный городок встречал случайных гостей без шумихи и помпы, но фехтовальщицу заметили. За воротами на нее громко залаяла маленькая вертлявая собачонка. На лай к окнам прильнули хозяйки, прекратили игры дети и шевельнулся у стены безногий старик с костылем.
Проскользнув с крайнего двора, на улицу выскочила безголовая курица. Пугая детей и вызывая смех прохожих, она с немым отчаянием промчалась по кругу, и упала прямо у Женькиных ног. Заструилась на землю кровь…
— Ох! — перекрестилась женщина с корзиной. — Плохой знак, сударыня!
Женька суеверной не была, но какой-то легкий зажим сдавил ей горло. «Ерунда, — решила она. — Просто неприятное зрелище».
— Не тревожьтесь, добрая госпожа! — будто услышав ее мысли, поддержал девушку старик. — Курочка выбежала на меня. Я старый, больной, мои дни клонятся к закату. Чего рты раззявили? А ну, кыш отсюда! — прикрикнул он на собравшихся детей и грозно махнул костылем.
За убежавшим «обедом» тотчас выбежал рассерженный хозяин. Ругаясь и размахивая топором, он подобрал мертвую птицу и унес домой.
Женька спросила старика о Париже.
— Это вам в «Красный конь» нужно, госпожа. Там экипаж бывает. Идите Горшечной улицей, прям на площадь и выйдите.
Фехтовальщица подала старику монету и, небрежно отмахнувшись от его назойливой благодарности, направилась в указанном направлении. На нее продолжали посматривать горожане, но она уже освоилась и была уверена, что ни их взгляды, ни кривизна городских улиц не собьют ее с толку.
Гостиница находилась на городской площади и была заметна издалека. Над ее входом красовалась большая кованая вывеска с изображением вставшего на дыбы норовистого конька, подобная тем, что обычно вешались над лавками, а под ней у дверей стояла телега, запряженная лошадьми посмирнее, которых обтирал ветошью пожилой возчик. В телеге, привалившись на укрытый попоной сундук, попивал из фляги вино бородатый солдат; другой солдат задавал коню корм, а третий — гладко выбритый парень без рубахи — молодцевато гарцевал на поджаром жеребце под гостиничным окном, выкликая некую Мариетт.
— Мариетт, где ты, милашка? Поехали со мной до Парижа! Я тебе бусы подарю!
— Эжен, ты бы оделся, срамник! — крикнул парню возчик. — Капитан сердиться будет!
— Это потому, что ему самому уже нечем похвастать, Мане!
С резким скрипом открылась створка соседнего окошка.
— Пошел вон, безбожник! — визгливо крикнули оттуда, и чьи-то сухонькие ручки выплеснули на парня кувшин воды.
Все захохотали. Створка окна захлопнулась.
— Чертова старуха! — ругнулся солдат, мотнул мокрой головой и отъехал в сторону.
Несмотря на принятый только что холодный душ, Эжен веселого куража не потерял и, сверкая загорелыми плечами, продолжал вызывать неуступчивую Мариетт. Его недвусмысленные планы нарушило только появление новой девушки. Увидев фехтовальщицу, лихой всадник шало улыбнулся, бросил заветное окно и закружил рядом с Женькой, чуть не топча копытами лошади шелковый подол ее платья.
— Ого, какие гости! Гаспар, Жиль, гляньте, вшивые бродяги!
— Девчонка не про тебя, Эжен! — усмехнулся солдат в телеге.
— Как знать, Гаспар! Хотите, прокачу на своем коне, прекрасная госпожа?
— Прокати лучше Мариетт, — усмехнулась фехтовальщица. — Вон она, уже смотрит в окно.
— Эй, погоди! Ты кто, быстроногая?
Но Женька оставила не интересный ей разговор, зашла в гостиницу и огляделась. В нижней зале, где обычно трапезничали, было малолюдно. Разносчик, обслуживающий редких посетителей, отметил появление благородной девушки поклоном и крикнул хозяина. Хозяин, раскрыв в приветствии руки, будто ловя в свои радушные сети новую рыбку, тотчас поспешил навстречу.
— Номер, сударыня?
— Мне нужен экипаж до Парижа.
— Экипаж ушел в Орлеан, сударыня. Вам придется подождать до утра. Останьтесь передохнуть. Хотите, я покажу вам комнату?
— Передохнуть?.. Нет, я не хочу… Мне нужно ехать сейчас. Чья это телега там у крыльца? — спросила она.
— Это касса капитана де Гарда. Он везет в Париж сбор откупщика Файдо.
— А где он, этот капитан?
— Да вон он, завтракает.
Капитан, одетый в несвежий камзол мужчина лет сорока пяти, уже заканчивал завтрак и смотрел, как его слуга переливал остатки вина из бутыли в его дорожную флягу.
Женька подошла к нему и спросила:
— Это вы капитан де Гард, сударь?
— Я, милочка.
— Вы не возьмете меня с собой до Парижа?
— Вас?.. Хм, вы полагаете, что благородным девушкам место в обозе с кассой откупщика?
— Я не могу ждать до утра, сударь.
— Сопровождать кассу с деньгами весьма опасно, сударыня. Дороги кишат дезертирами и разбойниками.
— Я видела, что у вашей кассы есть охрана.
— Есть. А вы сами-то кто будете, сударыня?
— Жанна де Бежар из Беарна. Еду в Париж к родственникам.
Капитан потер щеку.
— Ну что ж, если вас не смутит, что я несколько не брит и мои солдаты несколько пьяны…
— Не смутит. Поехали!
Вдруг сонную тишину гостиницы нарушил громкий звук чьих-то бодрых шагов, говор и хохот. Из номеров в трапезную в сопровождении слуги по лестнице спустились три дворянина в дорожной одежде, среди которых особенно шумел рыжеволосый молодцеватый мужчина в кожаном колете. Он шел впереди, смотрел кругом уверено и, видимо, был из тех, кто в любом месте чувствует себя хозяином положения.