Когда подходили к оставленным в городской конюшне лошадям, я еле волочила ноги. Всё то время, пока таскала Рида по городу, усталости совсем не чувствовалось, но потом она навалилась буквально в один миг. Зато мой низкорослик чувствовал себя просто прекрасно, и как только я подошла к нему, чтобы забраться в седло, даже притопнул копытом от нетерпеливого желания тронуться с места. Бедняги лошади простояли здесь целый день, пока мы с Ридом носились по городу, осматривая местные достопримечательности.
В замок мы возвращались, разговаривая о всяких мелочах. Рид умело вёл разговор, поддерживая непринуждённость и лёгкость в общении. Ему настолько хорошо это удавалось, что я даже забыла обо всех волнениях: и об Игоре, и о загадочном Седрике, и даже об Элдаре.
Эльф в который раз продемонстрировал джентельменские замашки, проводив меня до самой двери комнаты. Напоследок он сообщил, что на завтра я должна быть готова к трудному и насыщенному дню. Предполагалось, что ко мне пожалует Фиона и придворный мастер по танцам, которые обучат меня всему, что необходимо знать для присутствия на балу.
И здесь учёба! Мало мне было Власа с его алхимией, так теперь ещё танцы с уроками этикета в перспективе нарисовались… ладно, переживу. Знания лишними не бывают.
Войдя в комнату, я застала там несколько модисток, которые принесли на примерку праздничные платья. За этот долгий день я была настолько вымотана, что даже не обратила внимания ни на покрой, ни на чудесную ткань, ни на то, как это произведение ткаческого искусства на мне сидит. Единственное, что меня по-настоящему взволновало — это впившийся в рёбра корсет. Я едва не завопила от боли, а главная модистка в это время с усмешкой заявила, что в день бала затянет меня ещё туже.
Это вообще платье или орудие пыток?! К счастью, для наряда на второй день праздника корсет затягивался не настолько туго, и я его почти не чувствовала.
После ухода модисток я в который раз ощутила на себе все прелести жизни аристократки, имеющей личную горничную. Ванна уже была наполнена до краёв горячей водой и благоухала распаренными травами, а на позолоченном подносе меня дожидался свежезаваренный чай и восхитительно нежная булочка. Да-да, моё обжорство в этот день всё никак не хотело утихомириваться. Интересно, и в кого это я такая прожорливая? Уже сама себе вечно голодного Тиша напоминаю!
Повторив ритуал с торжественным укладыванием меня в постель, Оливия вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Я блаженно растянулась на мягкой перине, закрыла глаза и почувствовала полнейшее удовлетворение.
Вот так вроде устанешь до чёртиков, упадёшь без сил на кровать, а всё ж таки до предела счастлив. Потому что, несмотря на полнейшее изнеможение, понимаешь, что день был полон самых разнообразных чувств и эмоций, новых открытий и впечатлений, а значит — был прожит не зря.
Я ещё пыталась о чём-то думать, что-то анализировать, но мозг плавно погружался в сон. В тот момент, когда до окончательного выхода из реальности осталось совсем немного, за дверью раздалось негромкое, но настойчивое шебаршение. В абсолютной ночной тишине оно прозвучало так неожиданно и отчётливо, что мгновенно выдернуло меня из состояния сонливости. Я резко села на кровати и с полминуты пыталась понять, что вообще произошло.
Кто это там у моей двери посреди ночи ошивается? Вот ведь свинство, я уже почти заснула!
Не успела додумать мысль, как шорох повторился, заставив меня снова вздрогнуть. Хм…может, бурундук Рида там скребётся? А что, это вполне в духе Мико.
Я ещё некоторое время неподвижно просидела на кровати, внимательно прислушиваясь, но шебаршение больше не повторялось. Осознав, что пока не узнаю в чём дело, уснуть не смогу, я нехотя выбралась из тёплой постельки и на цыпочках подошла к двери. Внезапно мой взгляд наткнулся на лежащий на полу листок бумаги. А это ещё что за мусор? Я хлопнула в ладоши, включив тем самым свет, и взяла в руки неожиданную находку. На всякий случай выглянула в коридор, но там никого не оказалось. Судя по всему, некто подсунул этот листок мне под дверь и по-тихому смотался. Что самое интересное — пока листок лежал на полу, он был абсолютно чист, но стоило мне взять его в руки, как на бумаге стали проступать синие чернила.