Он слышал от многих про тех фейри, которые касаниями могли дурить голову кому угодно, принцы и принцессы отказывались от дворца и уходили за ними в леса, чтобы вернуться потом потерявшими всякий ум. И память. Может, этот азиат из таких фейри? С аурой очарования?
Отхлебнув из бокала, Арман вернул его на стол. Встал, прошелся по комнате, достал ноут и открыл его.
— Гретхен! — позвал он после нескольких минут изучения черного экрана. — У нас сломался компьютер?
Гретхен явилась в тот же миг, шурша юбками, сдвинула русые брови:
— Вы его включили, господин?
— Разумеется, я же не настолько отстал от прогресса, — сказал Арман.
— Значит, с ним все в порядке. Должно быть. Когда вы пользовались им в последний раз?
Арман задумался:
— В прошлом году, кажется. Все, я понял, спасибо, Гретхен.
Поставив ноут заряжаться, Арман отправился в ванную. Вернулся посвежевшим, отдохнувшим и без гематомы на лбу, одетым в халат, нажал на кнопку пуска и вскоре уже изучал все, что было в сети о семье дипломата.
Жена Моро-старшего скончалась пять лет назад от продолжительной болезни, оставив на попечение мужа их совместного ребенка — Глора, ныне владельца спортклубов, и усыновленного — Вивьена, деятеля искусств. Все источники утверждали, что Моро-старший никогда не называл младшего сына усыновленным, любил даже больше родного, которого вечно вытаскивал из проблем, и в целом вся семья дипломата выглядела примером благочестия и толерантности.
На одном из фото Моро-младший был одет в белый костюм свободного кроя. Волнистая челка и лиловый цветок в петлице.
— Куколка, — произнесла Гретхен, забирая пустой бокал. — Надеюсь, вы его не убили?
— Он меня, — ответил Арман. — Налей еще.
— Он? — не поверила Гретхен. — Вас?
Арман махнул рукой нетерпеливо, и она, еще раз глянув на экран, исчезла. Голова еще болела от удара о пол и ныло в переносице, но чувствовал он себя на редкость бодро.
Вечером следующего дня Арман появился в департаменте, когда все другие сотрудники уже разошлись. Исключение, как всегда, составлял шеф — сидел в кресле с компрессом из полотенца на глазах и перекатывал в руке шарики из розового кварца.
— Вчера заглянул к Ингреду в лавку, — произнес шеф, услышав, как он вошел в кабинет. — Решил под видом клиента полюбопытствовать, что там у него.
— И он вам всучил шары для релаксации и склянку с эфирной эссенцией для теплых ванночек, — сказал Арман.
— Он объяснил, что это снимает усталость. И это работает!
— Потому что вы в это верите. Самовнушение. Если сходить в тот же китайский квартал, но в другую лавку, вас научат обращаться с этими шарами иначе, что принесет вам гораздо больше удовольствия. Но давайте к делу, я с отчетом.
Отчет с Армана по негласному правилу требовался всегда в устном виде и записывался на диктофон, в письменный вариант информация не переносилась и в общей базе не появлялась. Сам шеф тоже не имел права передавать ее третьим лицам и предоставлял только вышестоящим, не принимая решений лично.
— М-да, — произнес шеф после сухого изложения, которое подошло к концу.
— Вы хотите дать оценку произошедшему? Не думаю, что это уместно, — заметил Арман, и шеф проглотил приготовленную фразу. Возможно, она была как раз о вчерашней оплошности. Спросил он другое:
— Твои намерения?
— Собираюсь посетить подозреваемого в сбыте наркотических веществ.
— Ордер на арест?
— Нет, дружеская встреча.
В цветочном магазине неподалеку Арман попросил собрать корзину с разноцветными цветками душистого горошка.
— Странный выбор, — прокомментировала флористка. — Я бы посоветовала добавить розы или хотя бы папоротник.
— Я бы посоветовал не тратить время на упертых клиентов, — улыбнулся Арман.
На языке цветов душистый горох означал: «Спасибо за прекрасно проведенное время». В корзину, прежде чем отправить ее по адресу с курьером, Арман вложил записку с названием ресторана и временем встречи. Если Вивьен достаточно умен, чтобы понять уровень джентльменских подколов, то он точно придет сегодня на ужин. Если нет — то Арман явится сам и уже с ордером.
Убывающая луна
Банши стояла в середине «Великолепной мили», на Мичиган-авеню, в белом изношенном платье до земли и зеленом плаще. Рыжие волосы, тоже до пят, горели под полуденным солнцем багровым цветом, как пожар. Будто сноп сена вдруг занялся пламенем посреди многолюдной улицы, и никто не видел его, кроме Вивьена. У банши все лицо, иссохшиеся до выпирающих суставов руки, куриная тощая шея пестрили коричневыми пятнами, как старый пергамент, хранившийся в неподходящих условиях, или перепелиное яйцо. Глаза с точками зрачков, без радужки, смотрели прямо на него, и не оставалось сомнений, что явилась она по его душу.
Банши всегда приходили, когда кто-то должен был умереть или уже умер, либо предупреждали о смертельной опасности. Ни то, ни другое Вивьену не хотелось бы испытать, потому появление старухи заморозило кровь в его жилах на минуту или две, пробуждая не менее древний, посторонний страх. Банши не брало даже заговоренное оружие с серебряными пулями, заклинания и молитвы тоже на них не действовали, они существовали в мире, где законы физического измерения и загробной жизни не оказывали никакого влияния на их сотканные из лунного света и могильного холода тела. Она стояла не шевелясь, как и он сам, и исчезла так же незаметно, как и появилась.
Вивьен еще не успел прийти в себя, а руки уже набирали номер в телефоне.
— Да! — проговорил голос отца после короткого гудка.
— Ты дома? Все в порядке?
— Да, что случилось?
— Глор…
— Он рядом. Все в порядке. Что произошло?
Вивьен не стал скрывать, с кем встретился, но отец отнесся к появлению банши философски, сказав, что от судьбы не уйдешь, а изводить себя переживаниями — значит давать кому-то шанс напасть врасплох. Возможно, старуха пришла не с плохой вестью, а только чтобы предупредить о том, что стоит быть бдительнее.
Чувство, что за ним наблюдают, появилось именно в этот момент, когда Вивьен развернулся и вскинул руку, останавливая такси.
Вечером принесли корзину с цветами. Вышедший из душа Вивьен увидел ее, когда комната была пуста, и о том, что секунды назад тут присутствовала служанка, можно было понять по оставленным цветам и подносу с поднимающимся над чайной чашкой паром. Вивьен достал из-за стеблей картонку с острым почерком — буквы тянулись вверх, как лезвия, — прочитал, заметил подпись и улыбнулся: у господина полицейского определенно присутствовал свой стиль в выражении иронии. И в выборе парфюма — бумага хранила его, ненавязчивый, незаметный поначалу, но глубокий, как и сам господин полицейский. Вивьен вертел картонку в пальцах, когда с ним снова случилось это — одно из мимолетных, ярких и пронзительных видений. Сбывалась из них ровно половина, но каждый раз он словно переживал каждое из них, и от этого, что нахлынула на него, закончился воздух в легких.
Он стоял в большой спальне, выходящей двустворчатыми дверями в сад, обе они были распахнуты, ветер колыхал белые полупрозрачные шторы на узких окнах. На столике так же стоял поднос с заварником и сливки, вазочка с кусковым сахаром, от налитого в чашку чая поднимался пар. Пахло сексом, и этот запах, как и картинка с видом сплетенных тел на кровати, засела у Вивьена в голове. Одно тело было его собственное, длинноногое и тонкое, как стебли цветов в корзине, второе двигалось сверху с размеренной, звериной грацией, мышцы перекатывались под кожей, линия спины прорисовывалась упругой тетивой. Вивьен невольно приоткрыл губы, ощущая на них чужие, тронул шею, где, судя по тем же ощущениям, было влажно от крови и слизывающего ее языка. Он видел со стороны, как откидывает голову, открывая яремную вену, и как обнимает ногами это крепкое натренированное тело.