Конечно, она им гордилась. Хотя мама всякий раз морщилась, заслышав звуки хеви-метала. Она терпеть не могла группу Вита и все, что они делали. «Вырастешь – поймешь почему», – говорила она, доставая диск из CD-плеера. В те дни, когда Вит возвращался в Бранов и заглядывал к ним, они с мамой почти не разговаривали: не о чем было. Зато для Липы у него всегда находились подарки, привезенные из других городов.
Жаль, название оказалось пророческим: «Обреченные» распались после пяти лет, трех альбомов и сотни концертов. Липа выросла и поняла: наркотики. Из-за них группа лишилась басиста. Из-за них же в семье разгорелся скандал, после которого дед оказался в больнице, а остров остался ничьим. Она не спрашивала Вита напрямую: даже если он принимал, то перестал после смерти отца. И бросил все, чтобы вернуться.
– О чем задумалась?
Вит загремел тарелками, соорудив некое подобие Пизанской башни в раковине – такое же кривое и готовое съехать набок.
– О всяком. – Она подняла взгляд от чашки, на дне которой оставался последний глоток. В этой чашке накануне плавал анимон (Липа хорошенько вымыла ее с мылом на всякий случай). – Ты еще… сочиняешь?
– Бывает, – усмехнулся он и постучал по виску согнутым пальцем. – Здесь становится тесно от мыслей. Надо выплеснуть. Отпустить.
Она понимающе кивнула.
– Можно послушать?
– Пока сыро. Совсем. – Он качнул головой. – Но не переживай, ты услышишь первой. Быть может, к осени выберемся в «Легенду».
Бар «Легенда» на Речном проспекте был местом, где раньше собиралась группа. Уютное заведение с фонарями-светильниками и постерами рок-идолов восьмидесятых на стенах. Липа всякий раз испытывала восторг и чувство вины, оказываясь там среди взрослых фанатов, втайне от мамы.
– На концерт?
– Ну-ну, не гони коней.
Липа взяла его за руку и легонько сжала.
– У тебя все получится.
Вит улыбнулся скупо, но с благодарностью.
– Слушай, я кое-что видела ночью…
– Ты о чем?
– Я… – Она запнулась и махнула рукой. – Не знаю. Наверное, все-таки приснилось.
Слова вылетели прежде, чем Липа успела как следует подумать. К счастью, Вит сменил тему.
– Прогуляться не хочешь?
– Хочу!
– Тогда угадай, в какой руке. – Он спрятал кулаки за спиной.
В вазочке на столе лежала горсть леденцов со вкусом барбариса. Липа в них души не чаяла, когда была маленькой.
– А если не угадаю?
– Будешь мыть посуду. А потом пойдем.
– Куда?
– К дедушке. Вы с ним давно не виделись.
Липа кивнула. Целых шесть лет.
Они шагали вдоль берега по заросшей узкой тропе, которая ожерельем обхватывала остров. Солнце стояло высоко, почти не видное из-за мутной дымки. Здесь, вблизи от моря, ясная погода не задерживалась дольше пары дней. Липа любила это сочетание – серого с изумрудным. Весь остров был покрыт разнообразной зеленью – от мягкой и сочной июньской травы до бурого мха на шершавых камнях и крошечного семейства сосен.
Глядящие в небо стволы остались позади, когда они с Витом вышли к западному берегу. Склон был усыпан галькой; лишь у самой воды камешки сменялись песком. В тени холма высился памятник. Низко, почти касаясь белого гранита, склонилась над ним черемуха.
«Здравствуй, деда!» – Липа приблизилась к могиле. Оградки не было. Как и столика, за которым принято поминать ушедшего. Только узкая скамья, на которую она опустилась первой. Вит молча сел рядом. Каждый говорил про себя, и оба это знали.
«Слова – что дым» – любимая присказка деда Анатоля.
Глядя на эмалированное фото с двумя гвоздиками по бокам, Липа боялась, что снова расплачется, но нет – глаза оставались сухими, а пустота в душе постепенно заполнялась спокойствием, тихим ветром и запахом черемухи. Дед любил это место, и Липа знала: он бы не променял остров ни на что другое.
Они долго просидели так, прислонившись друг к другу плечами, а когда уходили, Липа оставила на скамье конфету. Ярко-алый леденец со вкусом барбариса.
На обратном пути она впервые прошла через сад. Вчера добежала только до бани, и то в сумерках; сегодня же, минуя низкий частокол и палисадник с ирисами, она оказалась в вишневом раю. Запоздалые лепестки сыпались на плечи, пока она бродила по дорожке, краем уха слушая Вита. Он что-то твердил об удобрениях и прочих штуках, в которых Липа ничего не смыслила, потом наконец затих, а через минуту разразился ругательствами.