Выбрать главу

Боком коснулась, отошла прочь.

Февраль 2009

Приятеля моего на днях спросили, куда он едет. В Петербург по частному, но важному делу, - ответил приятель. "Но" тут лишнее, не нужно никакого "но". Только частные дела и бывают важными, остальное - иллюзия. Чем дольше живу, тем больше в этом убеждаюсь, отсюда мое равнодушие к политике, кто там, где и про что у них правит, - какая разница. Пусть, как говорится, правит хоть лошадь. Но... Все-таки "но" есть.Толпа вошла, толпа вломилась в святилище души твоей, и что прикажете делать? Приходится через силу следить за политиками, чтобы не науськивали толпу вломиться. Пусть защищают тех же людей по отдельности - как частных лиц, а всем вместе как толпе ставят преграды. Других задач у политиков, в сущности, нет.

"Смерть Прокриды" Пьеро ди Козимо, самая любимая моя картина на свете. Ничего прекраснее не знаю. Вспомнилась опять сегодня.

Мы с Николой каждый день проделываем свои 16 километров, 8 из Хуахина до горы с золотым Буддой и 8 обратно, вдоль океана по твердому песку ногами в воде - счастье. Над золотым Буддой есть китайский храм, а под Буддой ресторан, где мы обедаем, между Буддой и храмом живут обезьяны, сегодня одна из них, проголодавшись, пришла в ресторан, подошла к нашему столику, ближайшему ко входу, села, чтобы осмотреться, и, быстро оценив всю диспозицию, поняв, что обед наш уже закончен, что остались одни сладкие объедки, что мы люди мирные, скандалить, звать официантов и выставлять ее вон не будем, прыгнула на стол, как-то очень уверенно, по-хозяйски села и стала пировать из всех тарелок сразу. Был смех, буфф и водевиль, но в снимке, который удалось сделать, их нет и следа, тут тоска великая, неизъяснимая, как в "Смерти Прокриды" Пьеро ди Козимо. Откуда она взялась и что значит, не спрашивайте, не знаю.

P.S. Прекрасный этот снимок сделал   Игорь Мягков  (сердечное спасибо ему) - он в тот день путешествовал до горы с нами. В коменты пришел   Андрей Амлинский  (ему отдельная благодарность) и поставил прекраснейшую "Обезьяну" Ходасевича, которую я забыл, а она на редкость соединяется с обезьяной, запечатленной на фотографии, - к тому же Никола мне сказал, что в момент, когда его снимали, он как раз вспоминал это стихотворение.

Была жара. Леса горели. Нудно

Тянулось время. На соседней даче

Кричал петух. Я вышел за калитку.

Там, прислонясь к забору, на скамейке

Дремал бродячий серб, худой и черный.

Серебряный тяжелый крест висел

На груди полуголой. Капли пота

По ней катились. Выше, на заборе,

Сидела обезьяна в красной юбке

И пыльные листы сирени

Жевала жадно. Кожаный ошейник,

Оттянутый назад тяжелой цепью,

Давил ей горло. Серб, меня заслышав,

Очнулся, вытер пот и попросил, чтоб дал я

Воды ему. Но, чуть ее пригубив,-

Не холодна ли,- блюдце на скамейку

Поставил он, и тотчас обезьяна,

Макая пальцы в воду, ухватила

Двумя руками блюдце.

Она пила, на четвереньках стоя,

Локтями опираясь на скамью.

Досок почти касался подбородок,

Над теменем лысеющим спина

Высоко выгибалась. Так, должно быть,

Стоял когда-то Дарий, припадая

К дорожной луже, в день, когда бежал он

Пред мощною фалангой Александра.

Всю воду выпив, обезьяна блюдце

Долой смахнула со скамьи, привстала

И - этот миг забуду ли когда? -

Мне черную, мозолистую руку,

Еще прохладную от влаги, протянула...

Я руки жал красавицам, поэтам,