Генеральный писарь действительно колебался, лисий нюх Мазепу не обманывал. Но Орлик не видел выхода из тех обстоятельств, в которые попал. Написать царю донос? Но это значит заведомо обречь себя на дыбу и смерть. И потом, Мазепа не в одиночку затевает свое черное дело. Даже зять Орлика Григорий Герцык состоит в заговоре вместе с отцом своим Павлом Герцыком и полковником Бурляем. Дал согласие идти за гетманом полковник Галаган, перед ним наглядный пример непослушания — судьба полковника Искры. Если полковники, обладающие реальной силой и властью, ничего не могут поделать с гетманом, что же может он — писарь, пусть даже генеральный? Пока он может одно — приказать слугам Мазепы строить помост для казни.
Еще где-то на пыльных шляхах тряслись в простых телегах обреченные Кочубей и Искра, а уж стучали топоры в Борщаговке, устраивая высокий помост для их последнего восшествия.
Мазепа торопился. Кто знает, что вдруг взбредет в царскую голову. Возьмет за первым пакетом о разрешении казни пошлет второй о помиловании. Или из Киева от военных властей поступит приказ доставить осужденных туда. Нет, нет, гетман не может выпустить свою добычу.
Едва ли не через каждый час он слал верховых по шляху узнать, где же злодеи, почему их так тихо везут? И пусть везут не в Белую Церковь, нет, пусть везут в Борщаговку к гетманскому обозу.
В своей канцелярии перед отъездом в Борщаговку Мазепа дал строгий наказ:
— Откуда бы ни прибыла грамота, хоть от самого Господа Бога, пусть лежит на моем столе, ждет меня.
Кто-то высказывает пожелание, что не худо было бы оповестить народ о казни, но Мазепа на полуслове оборвал говорящего:
— Не треба!
Повелел заседлать себе белого жеребца, надел белый жупан, папаху из белого барашка. Жаль, сапог не бывает белых.
Мазепа хотел там, у помоста, явиться перед народом, перед обреченными Кочубеем и Искрой в белизне непорочности. Пусть видят, сколь чист гетман в своих помыслах и деяниях, пусть знают, что никакие черные наветы не могут запятнать его честь и славу. Как знак этой славы на груди сияет орден Андрея Первозванного, а орденская цепь на шее сверкает алмазами и голубой эмалью. У кого еще есть такая высокая награда? На Украине ни у кого. А в России только у царя да у нескольких генералов. Всех кавалеров на пальцах одной руки можно перечесть.
Скакал гетман в Борщаговку в сопровождении сотни преданных казаков. Рядом с ним, чуть приотстав, скакал полковник Бурляй, командовавший Белоцерковским полком сердюков {202}.
Когда прибыли в Борщаговку, там вкруг только что законченного помоста уже собрался народ, ждали казни, которая в те времена считалась интересным зрелищем. На помосте стоял палач, в большой колоде торчал топор, остро наточенный.
Преступников еще не было, и только Мазепа знал, что телеги с ними стоят за ближайшим гаем и выедут оттуда лишь по его приказу.
Когда казаки, не слезая с коней, окружили помост, гетман махнул рукой сотнику-распорядителю: «Давай!» Тот поскакал наметом к гаю, и вскоре с той стороны показались две телеги, сопровождаемые вооруженными казаками. Толпа притихла, все смотрели на приближающиеся возы, где-то в толпе завыла было женщина. Но на нее зацыкали, и она стихла.
При приближении телег к помосту ретивый сотник обогнал их и хотел доложить о прибытии злодеев гетману, но тот махнул на него нетерпеливо рукой («Да замолчи ты!») и тронул коня навстречу страшной процессии.
Они остановились вместе близ помоста: две телеги и гетман. На передней сидел Кочубей. Мазепа подъехал к нему, сказал с издевкой:
— С прибытием тебя, тестенек.
Кочубей молчал. Он уже отрешился от жизни и не хотел тратить ни слов, ни сил на пустое. Силы понадобятся там, на колоде, под топором. Он словно и не видел Мазепу, и даже толпу не видел.
Гетман проехал ко второй телеге, где сидел в оковах Иван Искра. Именно его, полковника Полтавского полка, хотел иметь Мазепа своим сторонником. Не вышло. Сорвалось. Отказавшись от участия в измене, Искра пригрозил:
— Гляди, гетман, оскользнешься. И я тому буду поспешествовать.
Но вышло по-иному, торжествовал ныне гетман.
— Ну что, Искра, кто из нас осклизнулся? — спросил Мазепа, подбоченясь.
Но тут Искра, у которого после пыток почти не осталось зубов, напрягся и плюнул изо всех сил в Мазепу, плюнул, словно выстрелил. Целил влицо изменнику, но плевок не долетел (гетман сидел на коне), а попал ему на грудь, на его белоснежный жупан, почти рядом с орденом Андрея Первозванного.
И кровь, которой уже две недели отхаркивался полковник, алым пятном расплылась на жупане Мазепы.