Солдат должен есть то, что ему положено: два фунта ржаного хлеба в день отдай ему, не греши, примерно столько же и мяса, да по чарке вина утром и вечером. Только круп гречневой или овсяной на каждого записать положено по 10 пудов на год, соли надо 24 фунта. А под командой фельдмаршала 40 тысяч ртов! Только круп гору надо, про муку и вспоминать страшно — 21 пуд в год муки на рыло. И хотя об этом должна болеть голова у генерал-провиантмейстера, государь все равно с фельдмаршала спрашивает, его подгоняет: «Озаботьтесь провиантом на три (четыре, пять) месяца».
Во второй половине апреля в окружении сонмища адъютантов, денщиков и телохранителей появился в лагере светлейший князь Александр Данилович Меншиков.
При виде его екнуло сердце у Бориса Петровича, понял он, что замена ему припожаловала. Светлейший-то после Полтавы тоже генерал-фельдмаршалом стал. Оно бы радоваться Шереметеву (сам ведь на покой просился), а у него на душе, наоборот, заскребла тоска-кручинушка. Кого, кого отставка радовала?
Новый фельдмаршал высокий, стройный, одет с иголочки, с сияющей кавалерией, словно не на войну — на бал собрался. Подошел.
— Здравствуй, дорогой Борис Петрович! — Обнял Шереметева, ткнулся чисто выбритым подбородком в щеку, кольнул тонким усом а-ля Петр, обдав духами французскими. Отстранившись, прищурился хитро: — Ай не рад мне? А?
— Что ты, что ты, Александр Данилович, — забормотал смущенно Борис Петрович. — Как же благодетелю своему не радоваться.
— А я, брат, вместе с Дарьей Михайловной к тебе. Все боится, чтоб в меня шальная пуля не попала, — шутил улыбаясь светлейший. — Женщины, что поделаешь. Верят, что при них ничего плохого не случится.
Слушая полушутливую болтовню Меншикова, Шереметев морщился: «И чего тянет? Говорил бы, с чем пожаловал? Впрочем, может, принародно не хочет конфузить. Надо его в шатер увести. Мне тоже сей срам ни к чему».
— Пожалуйте сюда, светлейший князь, — откинул полог входа у шатра Борис Петрович.
Пригнувшись, Меншиков шагнул в шатер, слегка зацепив верх входа бахромой двухцветного плюмажа {244} своей треуголки. И здесь, когда они остались вдвоем, светлейший извлек из-за обшлага пакет:
— Это тебе письмо государя, Борис Петрович.
«Вот и все», — подумал Шереметев, дрожащими руками вскрывая пакет. Он уже почти точно знал, что в пакете — отставка и, возможно, даже наказание.
«Борис Петрович! Много толковать о прошлом не будем. Что было, то быльем поросло. Слушай вот что…»
Шереметев почувствовал, как ему перехватило горло, глаза слезми затуманились, столь неожиданным оказалось царское послание: его не наказывают и даже велят не поминать о проступке.
— Господи… Господи… — забормотал он растроганно.
— Что с тобой, Борис Петрович?
— Да что-то в глаз попало, букв не зрю. Прочти, Александр Данилович.
— Да что там читать? Государь меня послал вместо себя, и тебе надлежит меня слушать, как самого государя.
Меншиков даже не взял протянутую ему бумагу, и Борис Петрович, вдруг смутившись, вспомнил, что светлейший неграмотен. В письме едва одолел собственную фамилию подписывать. И все.
— Ох, прости, Александр Данилович. Я счас, я счас.
Шереметев достал платок, отер глаза, высморкался и наконец дочитал грамоту. В ней именно то и говорилось, что веление светлейшего — есть веление государя. Ну что ж, все не сержант Щепотьев, а ровня — фельдмаршал. На сердце графа сразу полегчало, отставку, слава Богу, не дали. Еще повоюем.
— Я слушаю, Александр Данилович.
— Сейчас едем на рекогносцировку. Хочу знать, отчего эта девица Рига столь неуступчива. Нотебург в неделю одолели, а тут…
— Там был штурм, а здесь государь не велел людей тратить, велел осадой задушить их, выморить.
— Все правильно. Тогда спешить надо было, дабы сикурс короля упредить. А ныне Карл разбит, без армии на турецких хлебах пробавляется. Спешить вроде некуда, но поспешать надо.
Они выехали в сопровождении адъютантов светлейшего. Когда оказались у реки, Меншиков спросил:
— Почему реку не перегородили? По ней же к ним могут провиант подвозить.
— Да вроде не подвозят. Да и откуда ему взяться.
— Это днем, а ночью очень даже могут. Гляди, сколько мачт у них на причале… Гоп! — обернулся Меншиков к адъютантам.
— Я слушаю, ваше сиятельство.
— Посчитайте с Жуковым, сколько вымпелов стоит у причала {245}.
— Есть!
Адъютанты, привстав в стременах и вытягивая шеи, начали считать порознь: «Раз, два, три, четыре, пять… пятнадцатый, шестнадцатый… двадцать».