На радостях отслужили благодарственный молебен и, как водится, пальнули несколько раз из пушек. Накормили как следует солдат, уже с хлебом, выдав каждому по положенной чарке вина. Кое-кто умудрился принять и по второй, а то и по третьей, получив за погибших вроде как за здравствующих. Не велик грех. Да и грех ли помянуть товарища его же чаркой?
В тот же день после торжеств Петр собрался ехать в Торгау, где намечалась свадьба сына {263}. Перед отъездом встретился с Шереметевым.
— Веди армию на Украину, Борис Петрович. Здесь и оставайся. Отсюда тебе будет сподручнее следить за проездом Карлуса на родину. Не думаю я, что проедет он спокойно, обязательно учинит какую-нибудь пакость. Губернатору киевскому поручишь передачу Каменного Затона туркам, Азова — Апраксину. Но не ранее того, как османы выдворят из Бендер Карлуса. Не ранее.
Фельдмаршал был хмур и невесел, царь, понимая причину такого настроения и желая хоть чем-то ободрить Шереметева, сказал:
— Ты как-то заикался насчет дома в Риге, так я дарю его тебе. Он твой.
— Спасибо, ваше величество.
— И тебе же надлежит держать связь с нашими аманатами в Стамбуле, ободрять их, поддерживать. Если им потребуются деньги, высылай немедля.
— Это само собой.
— Очень-то не печалься, Борис Петрович. Бог не выдаст — свинья не съест.
— Да что уж теперь. Будем молиться за них.
Однако мысль о сыне не оставляла фельдмаршала ни на один день, особенно в первое время. Просыпаясь по утрам, он в первую очередь вспоминал о нем: «Как там Миша? Хоть бы ничего худого не случилось».
Он догадывался, что царю очень трудно отдавать Азов туркам, столько трудов там было положено: тем более своими руками разрушать Таганрог, который с такой любовью возводился, или тот же Каменный Затон. Это претило натуре Петра — разрушать им сделанное.
Но была важная отговорка, которая позволяла оттягивать исполнение этих обязательств, — присутствие шведского короля в Бендерах, прилагавшего все усилия к обострению отношений между Портой и Россией.
А мир, заключенный на Пруте между визирем и фельдмаршалом, привел короля в такое бешенство, что он, вскочив на коня, проскакав в седле почти полсуток, примчался к визирю:
— Как ты посмел без меня учинить мир с царем?
— Я подчиняюсь не тебе, дорогой наш гость, — усмехнулся визирь.
— Дай мне тридцать тысяч отборного войска, и я приведу к тебе плененного царя.
— Что ж ты под Полтавой не пленил его? Разве там у тебя было не отборное войско?
— Но он же был у тебя в руках, и ты, окружив его, выпустил из мешка.
— Я заключил с ним мир, кстати, к этому и султан призывал. А я подчиняюсь ему, а не тебе. И этого мира не нарушу. Хочешь, атакуй со своими людьми. А я уже попробовал русского оружия, оно весьма, весьма остро. И слово свое нарушать не намерен, даже из уважения к нашему дорогому гостю.
Король улавливал в интонации визиря насмешку и злился того более, но злость сорвал на несчастной загнанной им лошади, проткнув ей горло шпагой.
Сам того не желая, Карл действовал на руку Петру, то есть позволял ему всячески оттягивать передачу туркам Азова и разрушение Таганрога.
Первое сообщение от заложников было довольно оптимистичное:
«…О шведском короле сегодня не поминали ничего, — писал Шафиров, — и я чаю, что на него плюнули, зело турки с нами ласково обходятся, и знатно сей мир им угоден».
Но «ласковое» обхождение с аманатами скоро кончилось. И уж в сентябре, будучи в Киеве, фельдмаршал получил отчаянные письма от сына и Шафирова: «…Буде возможно помогайте для Бога, дабы не погибнуть нам. Если договор выполнен не будет, то, конечно, извольте ведать, что мы от них нарочно на погубление войску отданы будем».
Тяжело было читать такое Борису Петровичу от единственного сына. Он тихонько плакал, а бессонной ночью, глядя в темноту мокрыми глазами, корил себя за то, что был всегда невнимателен к сыну, когда тот был рядом, служил под его рукой.
«Ах, Миша, Миша, родной ты мой, как же так получалось, что мы даже виделись редко? Но отныне все, как только я прижму тебя ко груди своей, уж никогда более не отпущу, всегда будешь рядом. Даст Бог, со временем и командование тебе передам. Наш род шереметевский издревле поставлял царскому двору военачальников. И тебе, сынок, грядет сия стезя, эвон уж и генералом стал. Скорей бы, скорей свидеться».