Обнялись, расцеловались с искренней радостью.
— Так ведь как ты, Федя, в Архангельск на воеводство убыл, с той поры и не виделись.
— Я теперь в Воронеже командую, Борис Петрович. Государь меня на верфь главным назначил, хлопот выше головы.
Федор Апраксин моложе Шереметева на девятнадцать лет, в сыны ему годится, а вот сдружились же. Чем-то пришлись друг другу. Царь увидел их, подошел, улыбающийся, веселый.
— А-а, два друга — ремень и подпруга, свиделись наконец-то.
— Свиделись, государь, — отвечал Апраксин. — Спасибо, что позвал меня в Москву.
— Позвал я тебя для дела, Федор Матвеевич, завтра чтоб у меня утром с отчетом был. А ныне веселитесь, готовьтесь с Ивашкой Хмельницким сразиться.
Петр повернулся к Шереметеву:
— Борис Петрович, кем у тебя Курбатов?
— Дворецкий, — удивился боярин.
— Вели ему завтра утром у меня быть.
— Х-хорошо. Велю.
Хотел спросить: а зачем? Но не успел. Петр, высокий, через головы увидел кого-то, помахал рукой и пошел туда, кому-то кивнув по пути, кого-то дружески похлопав по спине. Всем лестно внимание царя, и потому он сколь может одаривает каждого кого улыбкой, кого кивком, с кем-то словом перекинется, кого-то из самых доверенных, шутя, под микитки ткнет. Сюда, к Лефорту, зовут лишь тех, к кому благоволит государь, кто предан ему. Людей, по какой-то причине не симпатичных царю, Франц Яковлевич никогда не позовет к себе.
— Зачем ему Алешка спонадобился? — дивился Шереметев. — Не натворил ли чего, засранец?
— Если б чего натворил, не к государю б звали, а в Преображенское к Ромодановскому, — предположил Апраксин.
— Хых… — удивился Шереметев, — пожалуй, ты прав. Надо ж… Алешка вдруг царю спонадобился. Дела-а!
— Ладно, Борис Петрович, государю на безделье люди не надобны. Раз зовет, значит, дело до него есть. Расскажи лучше о поездке в Италию.
Разговор между друзьями, давно не видавшимися, скачет с одного предмета на другой, словно огонек по сухим веткам: то Шереметев начнет рассказывать, как через Альпы пробирался, то Апраксин вспомнит, как в Архангельске губернаторствовал, то о море, то о кораблях заговорят, то о розыске стрелецком.
Из толпы гудящей появился Толстой, встретился взглядом с Шереметевым, приветствовал полупоклоном, спросил, проходя:
— Как доехалось, Борис Петрович?
— Спасибо, Петр Андреевич, добрались хорошо.
— С кавалерией вас, — кивнул Толстой на крест.
— Спасибо.
Едва Толстой отошел, Апраксин молвил:
— Сам государь экзаменовал его. Гонял по устройству корабля как мальчишку.
— Ну и как экзамен? Выдержал?
— Государь очень доволен остался. Похвалил: все бы так отчитывались.
— Значит, корабль ему доверит?
— Вполне возможно. У меня в Воронеже, как лед сойдет, сразу более десятка на воду спущу, так что капитаны понадобятся.
Наконец всех позвали в большой зал, к столам, уставленным винами и закусками. Столов много, составлены один к одному вдоль стен буквой «П». За них усадить можно и двести, и триста человек, а то и всю тысячу. Средина зала свободная, по ней будут бегать лакеи, разносить гостям вина и кушанья, убирать посуду. А когда развеселятся, упившись, гости, то и для плясок и танцев годится свободное место в центре.
Рассаживаются кто где хочет и куда поспеет, лишь во главе стола стулья не занимают: там место царя и его любимцев. Когда-то, рассказывают, польский посол с немецким начали чиниться из-за места, кто из них главнее и кто должен ближе к царю сидеть, до ссоры дошло. Петр, вникнув в причину шума, обозвал обоих «дураками», мгновенно сбив спесь с обоих. С того и помнят все: при царе местами считаться нельзя. Рассердится.
Возле царя о правую руку — Меншиков, слева, у сердца, — Франц Яковлевич Лефорт, тоже любимец царя и хозяин этого огромного дома-дворца.
Как обычно, Лефорт предлагает первый тост за здоровье государя, и, как всегда, Меншиков, уже где-то набравшийся, вскакивает и горланит: «Вива-ат!»
И поневоле тверезое еще застолье подтягивает Алексашке: «А-а-а-тт!»
Все выпили. Шереметев сказал Апраксину:
— А мои иррегулярные, идя в атаку, не «виват» ревут.
— А что ж?
— «Ур-р-ра» вопят, и это, пожалуй, на супротивника посильней разных «виватов» действует. Впрочем, к тосту «ура» не подходит.
— Почему?
— А потому что по-ихнему оно означает «бей, рази».
Апраксин засмеялся, Шереметев удивился:
— Ты что, Федя?
— Да так. Не обижайся, Борис Петрович.
— А что? Я и государю хочу об этом сказать, чтоб этот клич в регулярной армии узаконить. Почему мы должны по-французски кричать?