— Зачем привел такой большой флот?
— Флот провожает русского посланника к султану.
— Мы не можем пропустить русский флот в Черное море. Султан рассердится.
— Как зовут вашего пашу?
— Гассан-паша.
— Возьми, Корнелий Иванович, побольше золотых, — посоветовал Петр. — Сухая-то ложка рот дерет.
Когда ушла лодка с вице-адмиралом, Головин с боцманом Петром Михайловым отправились на «десятке» к турецкому адмиралу. Тот вполне дружелюбно встретил своего русского коллегу и пригласил садиться к столу. Русский адмирал снял плащ и шляпу и бросил на руки своему боцману, уставшему стоять у двери.
— Это поразительно, господин адмирал, — говорил турок. — Татарские лазутчики докладывали, что устье Дона обмелело, что русские корабли не смогут выйти в море. А вы вышли. Как?
— У нас есть хороший лоцман, он и вывел флот на простор.
«Хороший лоцман» огромного роста стоял молча у выхода, держа на полусогнутой руке плащ адмирала. Турок посмотрел на него с некоторой завистью: ему бы такого боцмана.
— Я уполномочен, господин адмирал, своим государем заверить вас в полнейшем к вам миролюбии.
— Я-то вам верю, адмирал, как-никак мы коллеги. И потом, у нас же перемирие. Но есть горячие головы, предлагающие даже засыпать Керченский пролив.
— Засыпать? Для чего?
— Неужто не ясно? — усмехнулся турок. — Чтоб запереть вам выход в Черное море.
— Но разве это возможно?
— Вот и я им говорю: какой же дурак засыпает море?
— Господин адмирал, мы всего лишь провожаем нашего посла к султану.
— Об этом надо договариваться с Гассан-пашой, адмирал. И потом, если даже он и пустит, то всего лишь один корабль с послом.
— Конечно, конечно, мы так и хотим. Весь флот вернется назад в Таганрог. Вы бы не могли переговорить с пашой, убедить его?
— Гассан-паша не подчинен мне, но я постараюсь.
Если адмирал Головин с боцманом Петром Михайловым пробыли у турецкого адмирала около часа, то Крюйс уламывал пашу весь день и воротился на корабль уже в темноте и начал ругаться, едва ступив на палубу:
— Чтоб он сдох, этот паша!
— Ну что? — спросил Петр в нетерпении.
— Он же мне все жилы вытянул, гад. Говорит, пусть ваш посол едет по суше. Потом давай пугать: море ныне бурное, корабль ваш непременно потонет. Я ему: ну если потонет, мол, значит, так Бог и ваш Аллах повелели.
— Ну чем кончилось-то, Корнелий Иванович? Не томи.
— Чем, чем? Пришлось поддержать его торговлю.
— Какую торговлю?
— Он меня стал кофем угощать. Я, чтоб сделать ему приятное, говорю: какой у вас прекрасный кофе, хотя, честно, плюнуть хотелось. А он и вцепился: «Правда? Я продаю его. Купите». Я и купил. А куда денешься? С какой-то стороны надо брать на абордаж паразита.
— Ну и зацепил?
— А то.
— На сколько ж взял кофе-то?
— На все восемьдесят золотых дукатов {106}.
— Ха-ха-ха… — захохотал Петр. — Куда ж тебе столько, Корнелий Иванович?
— А черт его знает. Мне этого за всю жизнь не выпить. Ну чем-то ж надо было его ублажить.
— Ну и?..
— Ну и все. Завтра утром «Крепость» пустят в Черное море, но в сопровождении турецкого конвоя.
— Ай умница, Корнелий Иванович! — обнял Петр, смеясь, адмирала. — Ничего. На Москву прибудешь, я восполню твои издержки. А кофе где?
— Кофе, сказал, завтра пришлет со шлюпкой.
— Ну хоть взял с него какую-то роспись?
— Что ты, государь? Чтоб сорвался? Может, он этого кофе никогда не пришлет. Я рад, что он золотые взял. Не постеснялся, паразит, все пересчитал.
Но Гассан-паша оказался честным партнером, утром шлюпка привезла купленный кофе вице-адмиралу.
— Ну и славно, — молвил довольный покупатель. — Всему флоту на месяц хватит хлебать.
«Крепость», провожаемая пушечными выстрелами, подняла паруса и, выйдя из строя эскадры, направилась в море. От Керчи за ней устремилось три турецких корабля сопровождения. Петр поднялся на шканцы со зрительной трубой и смотрел через нее на удаляющийся корабль. Вдруг окликнул:
— Александр Данилович?
— Я слушаю, государь.
— Какое нынче число?
— Двадцать восьмое августа.
— Вели записать в вахтенном журнале: двадцать восьмого августа тысяча шестьсот девяносто девятого года от Рождества Христова первый русский военный корабль вошел в Черное море. Слышишь? Первый.
— Слышу, Петр Алексеевич. Исполню.
Петр оторвался от зрительной трубы, оглянулся на спутников, толпившихся тут же. Глаза его сияли торжеством:
— Федор Алексеевич! Борис Петрович! Федор Матвеевич! Наконец-то свершилось. Запомните этот день.