Царь Петр, узнав о столь «блистательном» начале войны Августом, заметил:
— Как бы этот король не заключил сепаратного мира и не бросил своих союзников, впутав их в войну.
— Да, мин херц, хреновый оказался у нас союзник, — согласился Меншиков. — Одна надежа на датского короля.
Действительно, король датский Фредерик IV, напав на своего заклятого врага герцога Голштейн-Готторпского Фридриха, вынудил его бежать в Швецию к Карлу XII, своему родственнику и другу юности. Не много прошло времени с тех пор, когда они с герцогом, приезжавшим сватать его сестру, забавлялись прямо во дворце, отрубая головы телятам, которых в день до десятка пригоняли скотники.
Конечно, в рубке телячьих голов король был сильнее, он, как правило, срубал голову с одного удара, говоря при этом:
— Учись, Фриц.
— Куда мне до тебя, — признавал герцог свое поражение, чем льстил Карлу.
И теперь, когда родственник попал в беду, Карл его успокоил:
— Я скорее лишусь короны, чем оставлю тебя в беде.
Карл XII был молод, ему едва исполнилось восемнадцать лет, и он даже был рад, что наконец-то предстоит настоящая драка, настоящий бой за справедливость, что приспело время рубить и человеческие головы.
Попрощавшись с бабушкой и сестрами, сказав им, что едет повеселиться во дворец Кунгсер, он отправился на войну, с которой ему не суждено было скоро воротиться и увидеть свою бабушку живой.
С пятнадцатитысячным войском он высадился в Дании и подошел под Копенгаген. Под угрозой разрушения своей столицы Фридрих IV капитулировал. Более того, по Травендальскому договору Дания обязалась выплатить 260 тысяч талеров Голштинии, уважать ее независимость и более никогда не выступать против Швеции.
Но, как говорится, пришла беда — отворяй ворота. Пошли упорные слухи, что Турция готовится к войне с Россией. Переговоры Украинцева то и дело заходили в тупик. Разногласия были в вопросе о Черном море и побережье. Русскому посланцу было заявлено: «Оттоманская Порта бережет Черное море, как чистую и непорочную девицу, к которой никто прикасаться не смеет».
Уже 11 февраля 1700 года Петр отправился в Воронеж, где три месяца с топором в руках и сам строил, и других подгонял, наращивая мощь молодого флота. Он понимал, что только этим может удержать Порту от воинственных поползновений.
Ночью, ворочаясь под полушубком, говорил Меншикову:
— Как бы не пришлось с норда опять на зюйд поворачивать.
— Да, обидно будет, — соглашался Меншиков. — Черное море не трогай, к Балтийскому не подходи. Что там Пембрук-то натворил в Стамбуле?
— Да, напившись с гостями, решил ночью салют устроить, начал палить из корабельных пушек, и султана и весь гарем перепугал.
— Представляю переполох бабий, — засмеялся Меншиков.
— Пришлось Украинцеву утром туркам свои извинения приносить. А с Пембрука как с гуся вода, говорит: я гостей чествовал.
— Лихой капитан, ничего не скажешь. Этот в бою не оплошает.
— Да лучше б того боя не было.
— А зачем же строим, мин херц, вооружаемся?
— Чтоб султан лучше к миру наклонялся. Сколько ж тебе говорить можно! Чем мощнее будет наш флот, тем он сговорчивее станет.
Воротившись из Воронежа, Петр призвал к себе стольника князя Трубецкого {118}:
— Юрий Юрьевич, еще в девяносто седьмом году, когда Великое посольство было в Бранденбурге, тамошний курфюрст Фридрих {119} очень настойчиво предлагал мне союз против Швеции. Тогда об этом говорить было рано, ныне приспело время. Поезжай, брат, вези вот два экземпляра договора, один на русском, другой на немецком, я и подписи свои поставил.
— Я готов, государь. Но что я буду делать, если он откажется?
— Не должен. Во всех письмах он называет себя «другом, братом и союзником». Я помог ему округлить владения за счет Польши, взять город Эльбинг. Не откажется. Обещай ему приращения к Бранденбургу. Кроме того, я похлопочу за него перед империей, чтобы он получил титул короля, он давно об этом мечтает.
И князь Трубецкой помчался в Берлин, где курфюрст встретил царского посла едва ли не объятиями.
— Как я рад, что мой друг и брат Петр наконец-то вспомнил обо мне.
И на торжественном ужине он произносил тост за здоровье царя Петра, желал ему успехов во всех его начинаниях. Восхищался тем, что наконец-то по указу царя в России с 1700 года Новый год начинается с 1 января, как во всех цивилизованных государствах.