А накануне, принимая драгунский полк Жданова, Борис Петрович возмутился видом лошадей:
— И вы собираетесь на этих одрах итить в поход?
— С фуражом туго, — пытался оправдаться Михаил Жданов.
— Это вы мне говорите в сентябре, когда в лугах высятся сотни стогов. А что запоете зимой?
— Так у стогов есть хозяева.
— А вы в полку хозяин. Извольте откормить коней до кондиции.
Однако, воротившись в штаб, Шереметев распорядился отпустить полку Жданова двести мер овса. Не его пожалел — лошадей. Плохое состояние коней в каком-то полку всегда огорчало Бориса Петровича, отчего он более уважал казаков и калмыков, любивших коней и понимавших в них толк, хотя эти нерегулярные части отличались невысокой дисциплиной и своеволием. Но Шереметев многое прощал им именно из-за любви к лошадям. Поэтому после Нарвы он приблизил к себе казака Авдея Донцова, оказавшегося с ним рядом в самый тяжелый момент. А адъютанта Савелова упрекнул после того:
— Где тебя черти носили?
— Но, Борис Петрович, вы же сами к Бутурлину отправили.
— Тебе б надо было там досидеть до плена, дурак.
— Но я ж мигом, — оправдывался Савелов. — Одна нога тут, другая там… вернулся — а вы уж на том берегу.
— Если б не Авдей, я б на том свете оказался. Выдать бы тебе, да плеть жалко.
И стал Донцов при воеводе не то денщиком, не то коноводом, поваром, нянькой. Стлал постель, варил немудреную похлебку, иной раз и бельишко пропотевшее постирывал воеводе… Коня его, Воронка, холил не менее своего Каурки. И когда речь заходила о лошадях, именно к нему апеллировал Борис Петрович:
— Слышь, Авдей, в ждановском полку кони-скелеты. А? Это как?
— Срамота, — соглашался Донцов.
От Михаила Борисовича прискакал гонец с радостной вестью:
— Мы побили шведа!
Шереметев обнял вестника, поднес чарку:
— Спасибо, братец.
И тут же приказал готовиться к встрече победителей. Когда показался возвращающийся отряд, на монастырских раскатах загрохотали пушки в честь победителей. Впереди войска гнали пленных человек пятнадцать, за ними везли две захваченные пушки и несколько возов фузей {138} и знамена.
Борис Петрович едва дождался сына, тот замыкал все шествие. Подъехал к отцу, слез с коня, доложил:
— Так что мыза разгромлена, побили триста шведов, взяли две пушки, сто фузей. Своих потеряли девять человек.
— Ай, Миша! — Шереметев схватил сына, обнял, расцеловал крепко. — Вот уж уважил старика, вот порадовал. Спасибо, дружок.
Глаза воеводы блестели от подступающих слез. Он был безмерно рад удаче сына.
— Ты, сынок, ты первый после Нарвы почал бить их, окаянных.
Со смертью жены, случившейся как раз в дни Нарвской конфузии, о которой узнал Борис Петрович лишь спустя месяц, стал он несколько слабоват на слезу. Не то что очень тосковал. В походах и частых отлучках как-то отвык от нее, но с уходом жены понял, что и он ведь не вечен, что и его самого смерть поджидает, может, вон и за тем леском. Потому успех сына — родного корешка — был приятен его сердцу и трогателен. И слеза была простительна счастливому отцу.
Вылазка Корсакова на мызу Рауге оказалась неудачной, нападение его было отбито пушечной картечью {139}, и он потерял около полусотни человек. Хвалиться ему перед воеводой было нечем, и он постарался въехать в Печоры поздно вечером. А утром, представ перед воеводой, попробовал оправдаться:
— Были пушки-то на Рауге, Борис Петрович. Были.
Это прозвучало упреком самому воеводе, мол, не ты ли говорил, что там пушек нет.
— М-да… — вздохнул Шереметев, — знать, сбрехали наши разведчики, полагалось бы плетей им всыпать по полсотни на каждую задницу. Как думаешь?
— Надо бы, Борис Петрович, чтоб вдругорядь глаза лепш разували.
Но наказывать лазутчиков Борис Петрович не стал, отчасти потому, что они опять ушли за рубеж в сторону Дерпта высматривать, вынюхивать планы Шлиппенбаха. И даже если б они были дома, он бы все равно не стал их наказывать: ребята и так головой рискуют. А то, что оконфузились с пушками на мызе Рауге, так с кем того не случается. Возможно, у шведов эти самые пушки были по сараям спрятаны. Увидь попробуй.
Но Шлиппенбах в донесении королю описал бой при Рауге как блестящую победу шведского оружия, раз в пять преувеличив русские потери и совершенно умолчав о разгроме шведов при мызе Ряпниной. В конце донесения он намекнул королю о его обещании прийти под Псков.