— А как рыбаки? Ну те, что завели их на камни?
— Одному удалось бежать, но Прозоровский засадил его в тюрьму.
— В тюрьму? Героя-то. За что?
— А спроси. Говорит, мол, нарушил запрет — вышел в море. Ну, Петр Алексеевич велел не только выпустить рыбака, но и до скончания живота освободил его от тягла.
— Повезло мужику.
Пир окончился далеко за полночь, перегрузившиеся гости стали расползаться. Князь Львов давно храпел под столом. И Шереметев велел Донцову:
— Авдей, вынь князя из-под стола, отнеси на ложе.
— Слушаюсь, Борис Петрович!
— Да укрой потеплее, вишь, скрючился как цуцик.
Донцов вытащил «цуцика» из-под стола, взял на руки, как ребенка, понес в другую горницу.
— Где такого богатыря взял? — спросил Шереметева Меншиков.
— Под Нарвой нашел. И то как сказать: не то я его, а скорее он меня. Почти со дна выволок. С того времени при мне и состоит.
Шереметев, выпивший немного, был почти трезв, сам проводил Меншикова в отведенную ему горницу. И когда тот, раздевшись, сложил аккуратно одежду на лавку и залез под одеяло, фельдмаршал спросил его:
— А скажи, Александр Данилович, нельзя ли мне пушек подкинуть? Али все еще туго с имя?
— С пушками нынче легче будет, Борис Петрович. Виниус на Урале старается {144}, за год триста штук отлил.
— Ай молодец Андрей Андреевич!
— Да уж, государь на него не нарадуется.
— А что государь мне-то ныне велел делать? Наступательно действовать или оборонительно?
— Тебе надо, Борис Петрович, Ливонию оголаживать и опустошать. Чтоб королю, если воротится, негде было бы голову приклонить.
— Да уж, моих казаков опустошать учить не надо. Это они умеют.
— Вот-вот, распускай их в загоны партиями. Пусть полонятся, да и драгунам не возбраняй.
— Драгунам шибко воли нельзя давать, живо оказачатся, Александр Данилович. А начни сверх меры зажимать, дезертируют. С имя одним кнутом не обойдесся, где и пряник нужен. Что там про короля Карла слышно? Не собирается сюда? Пленные что-то говорили, что должон, мол, быть. Обещался.
— Да нет вроде. Пока за Августом охотится. Он ненавидит его, пока, грит, его не прикончу, не пойду на Русь. Ну нам-то то и надо. Хотя влетает нам этот союзничек в копеечку. Как государя увидит, так: дай, дай, дай. Другого слова не знает. И добро б хошь на армию просил, а то все на баб транжирит.
— Так не давали б…
— Так я уж говорил Петру Алексеевичу: на кой нам такой союзник. Так он, мол, на безрыбье и рак рыба. Нельзя, грит, нам против шведа одним оставаться. Да, Борис Петрович, чтоб знал ты: от тридцатого декабря государь указал, чтоб отныне не называл себя никто уменьшительными именами. У тебя есть грех такой себя в письмах Бориской-рабом величать.
— Так это ж от веку так велось, Александр Данилович.
— А отныне чтоб не писал так. Рассердится государь. И чтоб на колени перед ним не падали. Я, грит, не Бог.
— Я знаю, это он давно не любил.
— И чтоб зимой шапок перед дворцом не сымали, голов, грит, чтоб не студили.
— Золотое сердце у государя, до всего-то сам доходит.
Поговорили еще о том о сем, наконец Шереметев сказал:
— Ну, покойной ночи тебе, Александр Данилович. Спасибо тебе еще раз, что добрые вести нам привез.
— Покойной ночи, Борис Петрович. Шумни там моего адъютанта {145}, куда он запропастился.
— Которого?
— Крюкова.
Шереметев вышел, прикрыл тихо дверь. Огладил на груди голубую ленту кавалерии, покосился с удовлетворением на сиявший слева орден Андрея Первозванного. Перекрестился:
— Дай Бог здоровья государю-милостивцу.
Глава пятая
ЛЕТНЯЯ КАМПАНИЯ
Летом 1702 года царь в сопровождении Преображенского и Семеновского полков, а также с двенадцатилетним наследником Алексеем отбыл в Архангельск, приказав фельдмаршалу Шереметеву «итить вдаль».
Борис Петрович не знал, зачем государь отправился в столь дальний путь, но догадывался, вспоминая его январское письмо. В нем Петр проговаривался: «намерение есть по льду Орешек доставать». И просил фельдмаршала разузнать точно, когда Нева замерзает и когда ото льда освобождается.
«Не иначе государь оттель на Неву явится, под Нотебург», — думал Шереметев, по-прежнему неспешно сбираясь в поход. На то же намекала и последняя строчка в письме: «Все сие приготовление зело, зело хранить тайно, как возможно, чтоб никто не дознался».
Восемнадцатитысячная армия Шереметева выступила из Пскова 12 июля. Поданным разведки, фельдмаршал знал, что Шлиппенбах едва наскреб семь тысяч.