Возвратившись к крепости, Петр сказал Шереметеву:
— Приступайте, фельдмаршал.
Борис Петрович отправил в крепость трубача с предложением коменданту: сдать крепость на почетных условиях. Однако трубача там задержали, тогда послан был барабанщик. Воротившись, он передал фельдмаршалу ответ коменданта: «Крепость поручена мне для обороны, а не для сдачи».
И капитану-бомбардиру был отдан приказ: «Огонь!» Началась канонада из 64 стволов. Крепость отстреливалась, но чем далее, тем меньше и меньше и где-то после полуночи совсем перестала, а русские пушки продолжали «молотить». На рассвете в крепости забили барабаны, давая знак согласия на сдачу. Это случилось 1 мая 1703 года.
Ввечеру Преображенский и Семеновский полки вступили в крепость под музыку с развевающимися знаменами. Комендант и его офицеры сдали свои шпаги фельдмаршалу, Шереметев хотел отпустить их, но Петр не согласился:
— Приняли бы мирное предложение, отпустили б. А коли решили драться, ныне они пленные. Будем менять на наших.
На следующий день отслужили торжественный молебен в честь победы и царь отправил в Москву письмо Ромодановскому, в котором повелевал отметить событие в столице пальбой из пушек, фейерверком, хорошим угощением и всенародным веселием.
После молебна крепость Ниеншанц была переименована в Шлотбург.
Петр обычно довольствовался пятичасовым ночным отдыхом, но в эти дни почти не спал, распираемый радостью: «Наконец-то мы у моря!»
Ночью, когда вся крепость погружалась в сон, Петр донимал фаворита, спавшего у ложа, разговорами:
— Данилыч, ты не спишь?
— Не сплю, мин херц.
— Надо заложить новую крепость.
— Где?
— На Веселом острове хотя бы. Даже не крепость, город заложим {163}. Большой портовый город.
— Раз портовый, то надо и верфь тут же.
— Да, да. Обязательно.
— Может, Олонецкую {164} сюда перетащить?
— Нет, нет. Пусть Олонецкая так там и останется. Здесь заложим новую верфь. Кстати, ты уже имеешь опыт, Олонецкую ты ж ставил. Ты этим и займешься.
— Но у меня Шлиссельбург, мин херц.
— Ничего, станешь губернатором и этого города. Вот как нам его назвать?
— Давай, мин херц, твоим именем.
— Как?
— Ну, скажем, Питербург. А? Звучит?
— Питербург. По-моему, неплохо. Молодец, Алексашка, хорошо придумал.
— Я-то стараюсь, — вздохнул Меншиков, — а мне…
— Чего тебе?
— Ну как? Сам говоришь, будь губернатором, а по званию-то я кто? Поручик. Хоть бы в бароны или графья произвел.
— Хых, мерзавец… — тихо засмеялся Петр. — С суконным-то рылом… Ладно, ладно, не обижайся. Я перед императором за тебя, дурака, хлопочу на диплом князя римского. А в графья и сам смогу. Расписываться хоть навык?
— Навык.
— Значит, будешь графом, шут с тобой.
— Ну это уж другой разговор.
— А сейчас спи, граф, вон уж, кажись, вторые петухи горланят. Завтрева будем город закладывать.
Но утром закладку пришлось отложить, со сторожевого поста от Щепотьева прибежал солдат:
— Ваше величество, господин капитан, на море корабли явились.
— Сколько?
— Девять.
— Так. Чеши назад. Передай сержанту, глаз с них не спускать. Если станут высаживаться, пусть языка захватит.
Едва солдат убежал, как со стороны моря докатилось два пушечных выстрела.
— Ответить, немедленно ответить! — закричал Петр и сам бросился к пушке.
И в крепости тоже грохнули два выстрела с небольшим интервалом, что, по мнению Петра, должно было означать, мол, в крепости все в порядке. Ясно, что на кораблях еще не знали о захвате Ниеншанца русскими.
По приказу царя к нему привели пленного коменданта.
— Вы знаете, зачем пришли корабли?
— Они должны были доставить нам пополнение, боевые припасы и продукты.
— Значит, вы их ждали?
— Да. Ждали. Правда, несколько позже.
— Кто командует ими?
— Точно не могу знать, ваше величество.
— И все же. В прошлый раз кто приводил?
— Вице-адмирал Нуммерс.
— Вы допускаете, что и в этот раз пришел он? Что означали их выстрелы?
— Сообщали о прибытии и просят лоцмана.
— Лоцман ваш?
— Да. И у чухонцев есть проводники.
Когда коменданта увели, Петр спросил Шереметева:
— Ну что будем делать, Борис Петрович?
— Лоцмана нельзя посылать, Петр Алексеевич. Он же скажет им, что в крепости русские.
— Это наверняка. Будем ждать. Не станут же они век стоять, что-то предпримут. А мы подождем.